…Как ни прикрывай знак, а рана в сердце останется навек.
Натаниэль Готорн, «Алая буква» [1]
Я прочитала достаточно романов и знаю, как они пишутся. В экзотические декорации помещаются умопомрачительные персонажи (дополнительные баллы полагаются за подброшенных туда же немного странную девушку мечты и небритого плохого парня). В классных книгах сюжетные повороты такие, что по спине бегут мурашки, а интрига проникает прямо в легкие – просто дух захватывает. Я их хорошо знаю, эти романы. Достаточно хорошо для того, чтобы осознать, что попала как раз в такой, и конец мне совсем не нравится.
– Почему Сан-Диего с завидным упорством забывает, что в сентябре должно быть прохладно? – спросила Марисоль, моя лучшая подруга. – Осенью полагается носить сапоги, шарфы и свитера, а не маечки. Тьфу! Сделай что-нибудь.
– У меня, как назло, нет под рукой ни погодной волшебной палочки, ни лампы с джинном.
Слова прозвучали невыразительно. Я смотрела, как маляры, обклеив наш многоквартирный дом липкой лентой, с помощью распылителя красят его в цвет темно-серой грозовой тучи.
– Дарси!
Сморгнув туманные видения и вернувшись к разговору, я улыбнулась ей. А подруга права: солнце плавило воздух, и мы плавились вместе с ним. Нашим столиком в тени внутреннего двора могли пользоваться все жильцы дома номер 316 по Хувер-авеню, но мы с Марисоль проводили здесь больше времени, чем все остальные. Вокруг небольшого возвышения, как ломти дыни, изгибались три скамьи. Мы занимали все три и вываливали свою жизнь на расколовшуюся тут и там мозаичную плитку стола. У меня мы зависали редко – не важно, дома была мама или нет.
Я как раз набрала еще горсть попкорна, когда в дверях квартиры 15B появилась миссис Ньюсом со своим белым пуделем по имени Пичес.
– Четыре часа, – сказала я Марисоль и опустила подбородок.
– Минута в минуту, да и нарядиться не забыла.
По соседке и ее ситцевым домашним платьям мог сверять часы весь комплекс. Пока она запирала дверь, над самой площадкой спикировала птица. И тут я заметила, что Пичес рванулась от хозяйки, волоча поводок к лестнице.
– Миссис Ньюсом, я мигом! – высвобождая ноги из-под скамьи, крикнула я. Поймать Пичес удалось на нижней ступеньке.
– Спасибо тебе, Дарси! – крикнула соседка.
Марисоль в задумчивости взяла у меня тяжело дышавшую собаку и посадила себе на колени.
А я просто сидела и наблюдала за происходящим, уверенная в том, что даже побег собаки не помешает миссис Ньюсом сделать все как обычно. Она неторопливо пересекла двор и, дойдя до моей квартиры, замедлила шаг. Она не хотела бы, чтобы кто-то подумал, будто она что-то там вынюхивает, но все равно, приподняв широкополую шляпу, заглянула в окно нашей квартиры. Вдруг сегодня занавески задернуты неплотно? Вдруг сегодня мама оставила щелку между шторами кухонного окна? Но нет, не сегодня. И никогда.
Я почесывала Пичес за ухом, хорошо зная, что не только ее хозяйке интересно, что творится у нас в квартире. Почему летом мы никогда не открываем настежь дверь, как это делают другие жильцы? Почему вход в квартиру не такой, как у всех? Никаких горшков с цветами, никакого симпатичного дверного коврика, зато частенько – бурые почтовые коробки.
Марисоль со вздохом почесала одним пальцем пуделя под белым подбородком, и собака ткнулась носом ей в ладонь.
– Мне нужна еще одна собака. Как эта лапочка.
– Ну да. – Я издала короткий смешок, представив себе ее братьев и сестер – а их четверо – и двух немецких овчарок. – Вам как раз в доме живности не хватает.
– Девочки, здравствуйте. – Миссис Ньюсом плюхнулась на сиденье рядом с нами и угостилась попкорном, будто ей снова семнадцать и она из нашей компании.
Я придвинула к ней пакет. Налетайте, тетенька.
– Ой, правда замечательно? – Миссис Ньюсом махнула рукой через двор в форме подковы на ту часть дома, которая была уже выкрашена в серый цвет. После, забрав наконец у Марисоль свою Пичес, усадила ее на выложенную плиткой скамью. – Сиди здесь. – И вернулась к разговору с нами: – Двадцать четыре года я жила с этим отвратительным зеленым. И неизвестно, как долго еще пришлось бы его терпеть, если бы мистер Ходж не продал наконец дом. – Она теперь смотрела широко раскрытыми глазами. – Всего месяц – и вот уже новая краска. А вы с мамой уже познакомились с Томасом?
– Нет пока.
– Ну, он ужасно приятный. А какой пробивной! Не то что этот никчемный племянник мистера Ходжа, которого тот поставил управляющим. Этот здесь вообще почти не появлялся. – Она жевала попкорн, к морщинистой губе прилипло зернышко. – Уверена, Томас скоро и к вам зайдет. Такой уж он человек. Очень приятный. – Взглянув сначала влево, а потом вправо, она склонилась к нам, как будто собиралась открыть великий секрет. – Он даже дал мне понять, что внутри тоже намечается кое-какой ремонт. Это помимо новых перил, которые установят после покраски. Ну, вы понимаете.
Наверное, у меня на лице было написано, что я ничего не поняла, и миссис Ньюсом выгнула бровь:
– Ты что, объявление не читала? Как же, Томас еще утром бросил всем в почтовые ящики. Я же сказала, он пробивной.
Помахав нам рукой, она повела Пичес на прогулку, а я осталась в воображаемой комнате, откуда постепенно утекал воздух. Вот только на самом деле я сидела на воздухе: вокруг меня – весь кислород планеты. Вытерев потные пальцы о черную футболку, я дотронулась до тетради Марисоль:
– Ты слышала, что она сказала?
– Да ну ее, эту болтушку. Я обычно не вникаю. – Марисоль закинула попкорн между губ цвета фуксии и вернулась к домашке по математике. – Без понятия. Бла-бла-бла Томас. Что-то там перила.
В такие минуты разница между жизнью Марисоль и моей была заметна особенно сильно. Пока подруга раздумывала над тем, на чем позаниматься – на беговой дорожке или на велотренажере – или какого оттенка джинсовая ткань больше подходит к ее топу кораллового цвета, я переживала из-за того, что теперь у нас появился управляющий, который таки занимается своим делом. Возможно, даже слишком усердно для нас с мамой и для нашей квартиры без приветственного дверного коврика.
Чьи-то пальцы коснулись моего плеча. Одним прыжком оказавшись у моей скамьи, Марисоль заняла все мое поле зрения:
– Давай, рассказывай. Ты прямо белая вся стала. И книги опять держишь.
Посмотрев вниз, я поняла, что руками залезла в черную сумку и схватилась за книги. Левая наполовину закрывала заголовок «Дэвида Копперфилда». Пальцы правой обхватили «Алую букву». Классику Диккенса я выпустила, а «Алую букву» прижала к себе.
