Поэтому после уроков Надя подошла к Роме Павловскому и вручила ему ключи от Ксюшиной квартиры.
— Что это? — спросил Рома, машинально забирая протянутую связку.
Надины руки освободились. И Надя принялась постукивать пальцами правой руки по левой ладошке.
— Это ключи от квартиры Ксюши Лебедевой. Я отдаю их тебе. Просто у меня плохо получается открывать двери. Особенно незнакомые. То есть эта дверь, конечно, знакомая. Но я ее никогда раньше не открывала сама.
Это было правдой. Надя всегда очень долго возилась с замком собственной входной двери. Что уж говорить о чужом, неизведанном замке.
— Зачем мне… ключи от квартиры Ксюши Лебедевой? — блеклым, почти бесцветным голосом спросил Рома.
Надя хрустнула костяшками левой руки.
— Чтобы открыть эту квартиру. Мы должны сегодня пойти к Ксюше Лебедевой. Она отправится после уроков за покупками, и в ее квартире никого не будет. И мы сможем заняться сексом.
По странно застывшему выражению лица Ромы Павловского Надя поняла, что сказала что-то не то. Вообще она часто говорила что-то не то. Но обычно Рома просто улыбался ее неуместным фразам. А в этот раз не улыбнулся и непонятно застыл. Видимо, сказанное Надей было настолько абсурдным, что не вызывало даже легкой ухмылки. И Надя тут же принялась отчаянно хлопать себя по ушам. Как тогда на сцене, когда мизинец соскользнул с черного бемоля на белую си.
— Нет! — закричала Надя. — Нет, нет! Я не то хотела сказать, нет!
Она жмурилась и била себя по ушам, словно пытаясь заглушить в голове только что произнесенные слова. Отменить сказанное, стереть выведенные в воздухе нелепые фразы. Вернуться назад, удалить.
— Успокойся, — вдруг сказал Рома Павловский и схватил ее за руку.
Надя замерла на несколько секунд. Задышала неровно и сипло. А потом вдруг закашлялась, будто поперхнувшись собственными непереваренными словами.
— Тебе воды принести?
Она покачала головой. Медленно высвободила руку из ослабшей Роминой хватки.
— Я сказала что-то ужасное, да? — спросила Надя сквозь затихающий кашель.
— Нет, — ответил Павловский. — Нет. Просто… Ты уверена, что этого хочешь?
Ромин голос казался теперь ломким, хрупким, мелко дрожащим. А Надин — несвежим и мятым, как использованное полотенце. Хотя насчет собственного голоса уверенности у нее не было. Мы ведь слышим свой голос немного по-другому, не так, как он звучит на самом деле. Наде объяснили в школе, что звуковые вибрации проходят через внутренние ткани и жидкости. И это изменяет восприятие.
— Хочу чего именно? — осторожно уточнила она.
— Того, что ты сама только что предложила.
Надя этого не хотела. Не хотела в принципе. Иногда, конечно, ее охватывало что-то наподобие волнения. В основном когда Ксюша Лебедева подходила к ней ближе, чем на три линолеумных ромбика. В эти редкие моменты внутри Нади, чуть ниже воронки пупка, расползалось что-то тягучее и очень теплое. Но не требующее никакого вмешательства. А уж от близкого присутствия Ромы Павловского не возникало даже тягучего тепла.
Но пункт есть пункт. Все должно быть по-честному.
— Уверена, — твердо ответила Надя.
Дорога до Ксюшиного дома помнилась плохо. Надя словно перекатывалась в пустоте мыльного пузыря. Мимо проплывали какие-то люди, много людей из разных человечников. И все упакованные, все запертые — каждый в свое тело. Надя видела их очень смутно. Она тоже была заперта в своем теле, которое вдруг стало ощущаться невероятно остро. Словно вся сущность мира сконцентрировалась в Надиных сосудах, костях и суставах. И то, что осталось за пределами Надиного тела, расплывалось и теряло смысл.
Мыльный пузырь лопнул только в квартире. Надя очнулась на белоснежном диване в тот момент, когда Рома Павловский стягивал с нее джинсы. И тогда она с ясностью увидела то, что было вокруг. Увидела причудливые полки с цветными изогнутыми вазами и статуэтками, огромный телевизор и непонятную картину с кем-то похожим на разрезанную Юлию Валентиновну. Увидела Ксюшиного белого кота, сидящего на подоконнике и с удивлением смотрящего на нежданных гостей. И наконец увидела Ромино лицо — напряженное, с невидящими зрачками и капельками пота на висках.
— Там есть белье. В сером шкафчике, — сказала Надя, но Рома, кажется, ее не услышал.
Он бормотал что-то невнятное, возился с Надиной и со своей одеждой и мокрыми горячими губами водил по Надиной коже. Надя не двигалась. Лежала мертвым мясным продуктом, суповым набором костей и жил. В голове то и дело всплывала мясная лавка из детства. Эта лавка находилась напротив родительского дома. На первом этаже серой девятиэтажки. Мама иногда заходила туда вместе с Надей и покупала суповой набор. И вот теперь Надя сама была таким суповым набором. Скелетом с некоторым количеством мяса.
Она внезапно почувствовала, что Рома Павловский с силой разводит ее окаменевшие колени. И несколько секунд спустя все Надино тело окунулось в жгучую боль. Окунулось и тут же вынырнуло — в огромную подступающую тошноту. Тошнота оказалась больше и сильнее, чем боль. Мгновенно ее затмила.
Надя попыталась мысленно отвлечься от происходящего. Повернула голову, цепляясь взглядом за спящий экран телевизора. Но экран равнодушным черным зеркалом отражал то, что происходило на диване. Тогда Надя резко подняла глаза на потолок. Очень хотелось ни о чем не думать. Вообще ни о чем. Но упорно думалось, несмотря на все усилия. Думалось о мясе. О липких говяжьих сердцах, разложенных за витринным стеклом. О светло-розовой корейке с кровоподтеками и кисловатым запахом. О посеревших слизистых окорочках с отслоившейся кожицей. О влажном зернистом разрезе свиной печени. Думалось и о собственном мясе, и о мясе Ромы Павловского. О том, что два сорта мяса и хрящиков сейчас соприкасаются, вдавливаются друг в друга, обмениваются жидкостями.
Тошнота подступила совсем близко. И уже готова была вырваться из заточения, из постного Надиного мяса. Но тут Рома Павловский резко дернулся несколько раз, и все закончилось.
Полминуты Надя неподвижно лежала на белоснежном Ксюшином диване. Затем медленно села, подтянув колени к груди. На сотую долю секунды ей показалось, будто она видит свое собственное сгорбленное туловище со стороны. Видит камешки позвонков, отчетливо проступившие на спине. И растрепанные светло-русые волосы.
— Тебе понравилось? — тихо спросил Рома Павловский, лежащий рядом.
— Нет, не понравилось. Но ничего страшного.
Мысленное мясо проваливалось в темноту, и тошнота потихоньку отступала.
— Прости. Я, наверное, слишком поторопился.
— Ничего страшного.
— Просто как-то странно… Неожиданно. Все должно было произойти не так. То есть я представлял это совсем по-другому. Но ты так внезапно предложила… В общем, я растерялся.
— Почему ты растерялся?
