Книга Золотой конь Митридата - Ольга Баскова

Дельфы, I век до н. э.

Филопоемен, находясь в гостях у родственника в Дельфах, получил от дочери очередную депешу, в которой она жаловалась на тяжелую жизнь и просила отца забрать ее. Разумеется, старик не собирался этого делать: обогатившийся за счет зятя и получивший высокую должность, он считал все это блажью и капризами. Подумать только, его Монима спит и ест на золоте, украшает шею дорогими золотыми цепями — и недовольна тем, что мужчина не обращает на нее внимания. Какие пустяки! Разве не все мужчины одинаковы? Он бросил депешу на маленький столик из слоновой кости, как вещь, не заслуживавшую внимания, но вдруг снова взял письмо и еще раз внимательно прочитал. Одна фраза насторожила старика. Монима писала, что покончит с собой, если Митридат не отпустит ее.

Филопоемен побледнел. Слишком пылкая и гордая, дочь могла исполнить свое обещание. Отложив жалобу в сторону, старик приказал слуге брата готовить колесницу. В самые тяжелые моменты своей жизни он ехал к прорицательнице храма Аполлона, пифии, и задавал ей вопросы, мучившие и не дававшие покоя. Вскоре боевая — он считал ее самой крепкой и солидной — одноместная колесница понесла его на гору Парнас, к храму. Служившая в нем пифия, пожилая женщина с распущенными седыми волосами и изрезанным глубокими морщинами безучастным лицом, ни разу не ошиблась в своих предсказаниях, и он почитал ее, как святыню. Когда быстрые кони донесли его до святилища, Филопоемен, молодецки соскочив с колесницы и наказав вознице ждать его, несколько минут постоял у колонны, потом с благоговением зашел в храм, разделенный на две части. Старик знал, что внутри святилища, в месте, недоступном для вопрошающих, красовалась золотая статуя Аполлона, лавровое дерево, мраморный фаллический символ с двумя золотыми орлами, под которым скрывался саркофаг с пеплом дракона Пифона, дававшего ответы оракулам на их вопросы. Знакомая пифия встретила его, не улыбнувшись, и провела в место прорицания — адидон. Филопоемен без паузы задал волнующий вопрос: что будет с браком его дочери и царя Митридата? Пожилая женщина (с некоторых пор в пифии набирали только пожилых — молодые убегали с возлюбленными или беременели от знатных и красивых посетителей), сидевшая возле золотого треножника, дернулась всем телом, тяжело и часто задышала. До старика донесся тонкий аромат цветов со сладковатым запахом. Пифия, вдыхая его полной грудью, входила в транс, зрачки расширились и загорелись красноватым светом, руки ее тряслись, и старик будто слышал частое биение ее сердца. Казалось, сейчас женщина упадет в обморок, но она, закрыв глаза, вдруг начала говорить громким пронзительным голосом:

— Митридат убьет твою дочь. Недолго еще просуществует этот брак.

Филопоемен отпрянул и стукнулся о холодные каменные стены.

— Что же делать? — воскликнул он в ужасе.

— Она должна убить его, — продолжала пифия. — Пусть отыщет золотого коня, в нем вся сила Митридата. Эта сила в камне бессмертия, черном, с белой полосой. Камень в коне.

Произнеся последние слова, она упала без чувств, и старик поспешил в дом, намереваясь вечером сесть на корабль и выехать в Пантикапей. Его брат Адонис очень удивился, увидев обычно спокойного Филопоемена в состоянии, близком к помешательству. Старика трясло, губы побелели, волосы мокрыми прядями падали на морщинистый лоб.

— Что случилось? — спросил он, помогая Филопоемену присесть. — Что тебе сказала пифия?

По бледной морщинистой щеке покатилась слеза, застряв в колее морщины.

— Все очень плохо, Адонис, — выдохнул брат. — Мне нужно срочно ехать в Пантикапею и спасти дочь. Митридат собирается убить ее.

Широкоплечий македонец качнул головой, и его голубые, пронзительные, как у брата, глаза сверкнули.

— А я говорил тебе, что ты рискуешь, выдавая дочь за Митридата. За ним постоянно идут темные слухи, которым все верят. Он убил свою мать и родного брата, прикончил жену Лаодику, которая к тому же была его сестрой и добрым советчиком. Он не жалеет никого, кто встает на его пути, о его жестокости ходят легенды, и я не удивлен тому, что ты мне сказал. Только не говори, что и великий Александр Макендонский велел распять жителей Тира, когда его захватил. Лучше с царями не иметь никаких дел. Если Монима будет мешать, сам понимаешь, он убьет ее без зазрения совести и представит все как несчастный случай. Поспеши туда, брат, и придумай способ вырвать ее и свою внучку из рук этого тирана.

От волнения и напряжения Филопоемен выдернул волосок из бороды.

— Мне нужно приехать туда тайно, — он потер лоб, размышляя, — я переоденусь ремесленником, проникну во дворец, отыщу дочь и расскажу о золотом коне. Вместе мы быстрее найдем его.

Адонис одобрительно кивнул:

— Это ты верно придумал, брат. А я представлю все так, будто ты гостишь у меня, приболел и поэтому не выходишь на улицу и не возвращаешься в Эфес.

Отец Монимы обнял брата, прижав его к худой груди. Что ни говори, а Адонис — один из немногих, на кого он мог положиться.

— Я знаю, один корабль отплывает в Пантикапей сегодня вечером, — проговорил Адонис и улыбнулся. — Счастье само идет к нам в руки. Корабельщик — мой знакомый, к тому же должен мне тысячу золотых. Если он тайно доставит тебя в Боспорское царство, я прощу долг. Как тебе такое предложение?

Филопоемен обнял брата, и уже вечером отец Монимы, облаченный в добротную суконную накидку с нашитыми блестками и узором по краям, делавшую его похожим на богатого ремесленника, садился на торговое судно, широкое, неуклюжее, но способное перевозить тяжелые и объемные грузы. Знакомый корабельщик с узкими хитрыми глазами и лицом, обветренным, как у всех моряков, поместил его в каюту, маленькую и душную, но сейчас Филопоемен был согласен претерпеть все трудности, чтобы поскорее попасть в Пантикапей. Промучившись ночью морской болезнью, на рассвете, выйдя на палубу, он с облегчением заметил очертания берега.

— Скажи, что это Таврида, — просительно проговорил он корабельщику, потягивавшемуся в утренних лучах солнца, и тот кивнул, тряся рыжей колючей бородкой.