Бернар Франк, который также дал показания, по своему обыкновению бормотал что-то невнятное, сводившееся к следующему заключению: «Риск иногда создает хорошую литературу». Жак Лоран, один из самых блистательных «гусаров», по словам Франка, эти дружеские слова счел лучшими. Вне политических распрей сплотился объединенный скрытыми связями союз свободных мыслителей, которые противопоставили себя устоявшимся представлениям. Это победа Стендаля над Мориаком и Де Голлем в процессе, который произойдет двумя месяцами раньше президентских выборов. Это также выльется в интеллектуальный протест против государства.
Успешно издавая свою серию «Дорогая Каролина» под псевдонимом Сесиль Сен-Лоран, Жак Лоран, как и автор «Здравствуй, грусть!», мог позволить себе вести роскошную жизнь и потакать некоторым своим прихотям. «Я полюбил, — скажет он, — хвастаться себе самому своим богатством, показывать свою машину, своего шофера, по-крупному играть в казино»[312]. Он очень быстро промотал свои миллионы и снова испытал уже знакомое чувство разочарования перед налоговым листом.
«Мы заработали очень много денег, и у нас ничего не остается, — говорит Франсуаза Саган. — У всех одни и те же рецепты, чтобы их сохранить: не самые лучшие».
Его избрание во Французскую академию, где он присоединился к своим друзьям Фелисьену Марсо[313] и Мишелю Деону, позволило ему вздохнуть полегче, но для урегулирования отношений с налоговым инспектором статуса Бессмертного недостаточно. В любом случае Франсуаза Саган, конечно, не присоединится к нему на набережной Конти, хотя и считает, что звание академика позволяет избежать многих неприятностей.
Давным-давно отец водил ее в Сен-Жермен-де-Пре, в ресторан «Липп», и теперь у Франсуазы были свои привычки, как и у Жака Лорана, который, перед тем как занять кресло под куполом, любил посидеть в кафе.
«С Роже Казом, — говорит Франсуаза, — у меня были одновременно официальные и дружеские отношения. Официанты замечательные, еда превосходная. Обычно я брала дежурное блюдо. Однажды, когда со мной были домашние, мы попросили, чтобы в десерт включили абрикосовый торт. Это было бесполезно — в “Липп” меню неприкосновенно, и так будет всегда»[314].
Чтобы почтить память главы заведения, Бернар Франк посвятил ему часть своей хроники «Отступление от темы»[315] под названием «Одна смерть». «В действительности, в жизни мне редко доводилось обучаться такой выправке, как у Роже Каза, — утверждает он. — Не рисуясь, я могу сказать, что заслужил галуны в кафе “Липп”. Жестокость его устроений заключалась в том[316], что различия между нами существовали только у нас в головах, они были чистым вымыслом. Человек счастливый был этим совершенно ослеплен. Он вкушал зрелище и блюда с увлечением и был на верном пути; будь то Пекюше[317] или премьер-министр, антрекот оставался антрекотом. Начинающие писатели, вернувшиеся из Канн молодые актрисы и буржуа-любители могли по воскресеньям сколько угодно заглядывать в тарелку Франсуазы
Саган, Катрин Денев или Жака Лорана, им не удавалось разглядеть ту привилегированную икринку, которая могла бы дать им повод к зависти…»
10 мая 1981 года станет одним из самых великих дней в истории ресторана[318]. Франсуаза Саган сможет сказать: «Я там была», — как Робер Сабатье, Жан Дютур[319], профессор Жорж Ведель[320], шансонье Пьер-Жан Вэйар. Победа на выборах в президенты республики Франсуа Миттерана, постоянного посетителя «Липп», разделила зал на два лагеря. Сторонники левых сил торжествовали. Роже Каз был скорее недоволен. Когда входил кто-то из людей, связанных с политикой, раздавались крики: «прочь» или «браво». «Я была пьяна от радости», — говорит Франсуаза Саган. Срочно вернувшись автомобилем из Кажарка, чтобы присутствовать при триумфальном шествии своего кандидата по улицам Парижа, она дошла до Бастилии: «Люди прыгали под дождем, это было потрясающе».
Первый раз, когда она случайно встретила Миттерана у друзей, он не произвел на нее особенного впечатления: «Меня оттолкнула его надменность. Когда спустя несколько месяцев мы увиделись вновь, у меня сложилось другое мнение. Мне показалось, что у него нет вкуса к власти, но есть желание изменить положение вещей. За год до того, как он был избран, мы вместе обедали у меня дома, на улице Алезиа. Он казался умным, открытым, интересным человеком. С тех пор мы время от времени виделись раз в два-три месяца у меня, на Елисейских Полях, во время манифестаций, например в Лоншане по поводу Премии Триумфальной арки».
Во время одной из бесед Франсуа Миттеран заговорил о Бернаре Франке, чей «Безумный век» он высоко оценил. «Я согласен практически со всем, что вы говорите, кроме ваших высказываний о Мальро», — написал он автору, который не питал теплых чувств к депутату Ниевра. В тот день он спросил о нем у Франсуазы Саган. Она подняла руку вверх в направлении комнаты Бернара. Думая, что она указывает на север Парижа, он воскликнул: «А! Так он живет на Монмартре…» — «Нет, нет, он здесь», — сказала Саган и попросила позвать Бернара. «Меня разбудили, — рассказывает Бернар Франк. — Я спустился в халате, словно ночная птица и, все еще сонный, выпил с ними чашку кофе».
