Я вас люблю… Что делать – виноват!Я все еще так глупо сердцем молод,Что каждый ваш случайный беглый взглядМеня порой кидает в жар и холод.И в этом вы должны меня простить,Тем более что запретить любитьНе может власть на свете никакая![17]
Все, кого Лиля любила, предавали ее! И Германа предавали тоже те, кого он любил. Значит, она должна помочь ему – и этим помочь себе. Никто не может помешать им быть счастливыми!
Так что на празднике, воодушевленная своими выводами, Лиля холодно поздравила отца и вскоре ушла к себе, сославшись на головную боль. Этой же ночью она поехала к Герману и осталась у него.
* * *
Наутро после юбилея в дверь Дома с лилиями кто-то постучал.
Родион поднял голову с подушки. Половина шестого утра! Настойчивый стук не унимался. Что же Римма не подходит, не открывает? Хотя она же убиралась вчера до глубокой ночи… Наверное, так устала, что глаз открыть не может.
Ладно, пусть поспит. Это единственный человек в этом доме, который относится к Родиону по-человечески. Ну и он обойдется с Риммой по-человечески. В конце концов, не столь уж велик труд – дверь открыть! Хотя голова трещит, конечно, страшно… Ох и напился он вчера! Даже не помнит толком, как гости разъезжались.
Родион надел халат, не без труда спустился по лестнице, открыл дверь – и замер. Перед ним стояла худенькая девчонка лет пятнадцати – в смешной шапчонке и таком же смешном пальтишке, слишком теплом, не по сезону, с нелепыми «хвостиками» на голове и с чемоданчиком в руке.
Это еще кто? Где-то он ее видел…
– Привет, папка! – весело сказала девчонка, чмокнув Родиона в щеку и бесцеремонно протиснувшись мимо него и окидывая оценивающим взглядом прихожую.
Поставила чемодан, бросила шапчонку на полку над вешалкой, стащила пальтишко, повесила его, оставшись в свитерке и клетчатом сарафанчике…
И только тут Родион вполне проснулся и сообразил, что ранняя гостья – не кто иная, как его родная дочь Катерина. Когда же это он видел ее в последний раз, сколько лет назад?.. Вера, правда, присылала потом фотографии. Ну да, она!
– Привет, – пробормотал растерянно. – Ты какими судьбами?! С мамой что-нибудь?..
– Нет, с мамкой все хорошо, кланяться тебе велела, – сообщила Катя. – Я к тебе жить приехала.
– Чего?! – не поверил ушам Родион.
– Чего-чего! Жить, говорю, приехала! – раздраженно повторила дочь, проходя в гостиную и деловито озираясь. – Ничего себе! Какая зала огромная! Прям как у нас в школе спортзал!
Швырнула сумочку, схватила из вазы яблоко, с восторженным видом заглянула в камин, открыла антикварную шкатулку, стоявшую на каминной полке…
– Слушай, – с трудом произнес ошарашенный Родион, – подожди, ты объясни, а как со школой?
– Ну, восьмилетку я ж закончила, – небрежно ответила Катя, – а в девятый класс надо в соседнюю деревню в школу ходить. Очень надо, знаешь ли: пять километров туда, пять километров обратно! Автобус все время ломается. Я за месяц ботинки все разбила.
Она плюхнулась в кресло-качалку, деловито смотрела на отца:
– А ты чего приуныл, папка? Тебе же лучше: деньги присылать не надо. Можешь мне сразу в руки давать.
– Да… – Родион раздраженно затянул пояс халата. – Вся в мать! Характер такой же бедовый… Так, есть хочешь?
Катя мотнула головой:
– Не-а. Я б поспала.
– Вот диван, – показал Родион. – Пару часов покемарь, пока все проснутся. Там разберемся. Сейчас плед принесу.
Он ушел наверх, а Катя, прикрывшись пледом, принялась за огромную виноградную кисть, которую нашла на кухне.
Ну да, что она, дура – тратить время на сон, когда можно виноградику на халяву натрескаться? И до чего же здорово, что у нее теперь вся житуха будет на халяву! Папке она спуску не даст. Бросил дочку на произвол судьбы – теперь пускай наверстывает упущенное!
Вдруг до нее долетел звук поворачиваемого в замке ключа.
Интересненько… Кто это может быть?!
