– Твой дом? – восклицает Наташа с негодованием.
Все ее самообладание быстро улетучивается. Она встает посреди гостиной, разводит руки в стороны и описывает круг.
– Вот эта квартирка, где мы ютимся уже девять лет, потому что ты все ждешь свой звездный час, – это твой дом?
– Детка. Сейчас бессмысленно все это ворошить, – обращается к ней мама, которая по-прежнему стоит в дверном проеме.
Наташа открывает рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрывает его снова. Я вижу, как она пытается остыть.
– Хорошо, мам, – только и произносит она. Интересно, сколько раз она вот так уступала?
Я думаю, что этим все и закончится, но не тут-то было.
– Ну уж нет, – говорит ее отец. – Ну уж нет. Я хочу услышать, что она скажет.
Он расставляет ноги шире и скрещивает руки на груди.
Наташа делает в точности то же, и так они стоят друг против друга.
Наташа
Я МОГЛА БЫ ВСЕ замять ради мамы, как всегда. Не далее чем накануне вечером она сказала, что нам четверым надо держаться вместе. «Сначала будет непросто» – вот что она сказала. Мы поживем с бабушкой – ее матерью, пока не накопим достаточно денег на аренду собственного жилья. «Никогда бы не подумала, что докачусь до этого», – заявила мама, перед тем как отправиться спать.
Я могла бы отпустить ситуацию, если бы не познакомилась с Даниэлем. Из-за него список того, что я сегодня потеряю, увеличился на один очень значимый пункт. Я отпустила бы ситуацию, если бы мой отец снова не заговорил с этим наигранным ямайским акцентом. Очередное притворство. Послушать его – так можно подумать, что он и не уезжал с Ямайки, не было никаких девяти лет в Штатах. Он действительно считает нашу жизнь иллюзией. Я устала от его притворства.
– Я слышала, что ты сказал маме после той пьесы. Ты сказал, что больше всего сожалеешь о нашем появлении на свет.
Он словно оседает, сердитая маска исчезает с его лица. Не понимаю, что за эмоция появляется взамен, но она кажется искренней. Наконец-то. Хоть что-то настоящее.
Он собирается ответить, но я еще не закончила.
– Мне жаль, что жизнь не дала тебе все, о чем ты мечтал.
Произнося это, я осознаю, что мне правда жаль. Теперь я знаю, что такое разочарование. И понимаю, что оно может быть длиною в жизнь.
– Я не всерьез, Таша. Просто разговор. Просто…
Жестом обрываю оправдания. Не это мне от него нужно.
– Я хочу, чтобы ты знал, что твоя игра была потрясающей. Просто невероятной. Выдающейся.
Вижу в его глазах слезы. Не уверена, что именно их вызвало – мои слова, раскаяние или что-то еще.
– Может, ты прав, – продолжаю я. – Может, ты не создан быть отцом. Может, ты и впрямь чувствуешь себя обманутым.
Он качает головой:
– То был просто разговор, Таша. Я совсем не это хотел сказать.
Но разумеется, он хотел сказать именно это. И не хотел. И то и другое. Одновременно.
– Неважно, всерьез ты это сказал или нет. Ты живешь именно этой жизнью. Она не временная, не выдуманная, и второго шанса у тебя не будет.
Я говорю, как Даниэль.
Самое ужасное, что услышанные мною слова отравили все мои хорошие воспоминания об отце. Сожалел ли он о моем существовании, когда мы вместе смотрели крикет? А когда крепко обнимал меня в аэропорту после нашего воссоединения? А как насчет дня, когда я появилась на свет?
Слезы градом катятся по его лицу. Мне больно это видеть – больнее, чем я ожидала. И все же есть еще кое-что, что я должна ему сказать.
– Не надо жалеть о том, что мы есть.
Какой-то звук вырывается из его горла. Теперь я знаю, как звучит жизнь, полная боли.
Люди постоянно совершают ошибки. Бывают незначительные – например, когда встаешь в очередь на кассу и именно впереди тебя оказывается дама с сотней купонов и чековой книжкой. Бывают средние – поступаешь в медицинскую школу вместо того, чтобы заниматься тем, чем хочешь. Порой ты совершаешь действительно крупные ошибки.
Сдаешься.
Я присаживаюсь на свой диван. Во мне больше усталости и меньше злости, чем я думала.
– Когда мы приедем на Ямайку, ты должен хотя бы попытаться. Ходить на прослушивания. И быть добрее с мамой. Она делает все, что может, и она устала, а ты перед нами в долгу. Ты не должен больше бежать от реальности.
Мама плачет. Питер обнимает ее.
Отец подходит к ним. Мама обнимает и его тоже. Все вместе, как единое целое, они смотрят на меня и жестом зовут присоединиться. Но сначала я поворачиваюсь к Даниэлю.
Он обнимает меня так крепко, словно мы уже прощаемся.
Даниэль + Наташа
ВОДИТЕЛЬ УБИРАЕТ ЕЕ ЧЕМОДАН в багажник. Питер и родители уже уехали в аэропорт на другом такси.
Сев в машину, Наташа кладет голову Даниэлю на плечо. Ее волосы щекочут ему нос. Хотел бы он иметь больше времени, чтобы успеть привыкнуть к этому ощущению.
– Ты думаешь, у нас бы все сложилось? – спрашивает она.
– Да, – отвечает он без колебаний. – А ты?
– Да.
– Ты наконец-то со мной согласна. – В его голосе слышится улыбка.
– Твоим родителям было бы трудно это принять?
– Им бы потребовалось немало времени. Особенно отцу. Думаю, на нашу свадьбу они бы не пришли.
Наташа представляет себе этот день. Видит океан. Видит Даниэля, красивого, в смокинге. Он огорчен отсутствием родителей, и она гладит его лицо, пытаясь стереть печаль.
Как он счастлив, когда она наконец произносит: «Согласна…»
– Сколько детей ты хочешь? – спрашивает она, после того как утихает боль от этих грез.
– Двоих. А ты?
Она колеблется, но все же признается:
– Я не уверена, что вообще их хочу. Ты бы смог с этим смириться?
Он не ждал такого и отвечает не сразу:
– Наверное, да. Не знаю. Возможно, ты бы еще передумала. Или я.
– Я должна тебе кое-что сказать.
– Что?
– Тебе не надо становиться врачом.
Он улыбается, уткнувшись в ее волосы:
– А как же благоразумие?
– Его переоценивают, – заявляет она.
– А ты по-прежнему собираешься стать специалистом по обработке данных?
– Не знаю. Может, и нет. Было бы здорово чем-нибудь по-настоящему увлечься.
– Сколько может изменить один день, – произносит он.
Больше ни слова. А что тут скажешь? День был долгий.
