Бугрово
Юля – Марине
Зато у нас, Марин, подморозило. Корочка льда на озере, прозрачная, но чувствуется, что вода застыла. Лебеди сделали круг над озером, согреваясь. Рыбаки в лодках – лед, холод. Речная трава по берегам хрустит. Яблони – красные от солнца стволы, а яблок нету. Деревья стоят в лишайниках, и в инее трава.
Я вам рассказывала о бедном гусенке, которому лисы откусили кусочек клюва. И я его назвала Сирано де Бержерак (назло судьбе! Не Карлик же Нос!). Сирано вырос, я его выкормила. А потом приехали «гусиные» люди, они тоже любят и берегут гусей, и я отдала де Бержерака – в хорошие руки.
Теперь Семён навещает нас (они назвали его уже Семёном). Приехал на автомобиле – на переднем сиденье в плетеной корзине и с подстилкой. Хозяин, когда рядом Сёма, вообще забывает обо всем: «Тебе из окна не дует? Семён, тебе музыку включить?» Чуть ли не на коробке передач у него лежит батон хлеба – для Семёна. В общем, Семён к нам приехал как король. Хидька глядел на него с нескрываемой завистью. Живет Сёма в доме вместе с кавказскими овчарками, как сыр в масле катается, и ест из их миски. Они его охраняют. Попробуй теперь кто Семёна тронь!
18 ноября
Бугрово
Юля – Марине
Вчера (до заморозков) упала в гусиное дерьмо – плашмя. Красиво тоже. Мы пересаживали гусей, одних с другими, и я держала гуся в руках, тяжелого, сильного бойцового тульского гуся с огромным клювом, а из-за дождей грязь, скользко, размокшее дерьмо, я поскользнулась – и с этим гусем грохнулась. Гусь надо мною, вырвался и – дико хохотал. А я на спине – гляжу, мать твою, на небо. Странно я все-таки живу: грязь, дерьмо, небо, гогочущие гуси…
21 ноября
Бугрово
Юля – Марине
Дороги скользкие, грязные, дожди. Сегодня шли с Гаммой, и дождь ледяной – в лицо, все мокрые. Но все равно, ВСЕ РАВНО, Марин, красиво!
И что еще хорошо, Марина: дорога в даль. Вышел за околицу и иди, иди. Мне нравятся черные дороги, темнота. Но – свет от звезд и от близких. Тут уходила от Вероники с работы вечером в темноте – так Ирма с Разбоем на два голоса… – ведь счастье!
И вы будьте счастливы, здоровы!
Ваша Юля и звери, предзимний дождь.
23 ноября
Бугрово
Юля – Марине
Иду вдоль Сороти, где совсем недавно ходила босиком, где цвели синие и желтые ирисы, много таволги, и на травах качались трясогузки, дорога теплая-теплая, и все сияло, и было насыщено летним цветом…
Но и сейчас мне река, Марина, нравится. Никого нет, пустые и холодные берега, ветер в лицо, ветер, дождь, я иду в черненьком бушлате по холодной сырой земле, рукою сжав воротник на шее, – и довольна. Такая сильная, очищающая на семи ветрах прогулка. Каждый шаг. А я прошагала много. Где-то бежала, где-то шла.
В Михайловском тоже никого. Только фонари горят в парке. Стемнело, и я иду по окраинной аллее, и тут почему-то стала я плясать. Огромные сосны надо мной, и я тут под ними топчу песок и стучу ботинками, и иду кругами. Остановлюсь – тишина. И воздух бодрящий и холодный.
Подумала, что Пушкин, наверное, тоже здесь плясал, когда оставался один в парке. Так вот – ни с того ни с сего (африканские корни все же. Да и вообще, когда ты один – и простор, и мох, сосны. И река. Запляшешь!
23 ноября
Бугрово
Юля – Марине
Лошадь дышит, и пар, пар, пар. Силуэт на закатном предзимнем небе черный.
А утром и солнце, и молоденькая тонкая луна.
25 ноября
Бугрово
Юля – Марине
Марин, Артур мне написал. Это целое событие. Хочу с вами поделиться.
«Юль, прочитал твое письмо. Ты потихоньку, потихоньку создаешь небо и землю. Их же надо все время, снова и снова создавать. И даешь имена животным. Ты – Адам. Я улыбаюсь, но ты Адам. И у тебя есть опыт изгнания, поэтому никакого крокодила, вещающего с яблони, ты уже слушать не будешь. А я тебя слушаю, и хочется в михайловские леса и поля. И вспоминаешь осень как самое прекрасное время жизни. И пугаешься, что забыл, отложил на потом. Когда потом?! Так ведь все можно забыть. Спасибо, что напоминаешь. Пишешь, что Вероника сосчитала лебедей. Надеюсь, ваши отношения наладились. Хоть вы там дружно живите! АРТУР».
30 ноября
Москва
Марина – Юле
Забрела на книжную ярмарку, встретила Артура, обняла от нас с тобой, мы в марте с ним летим на Урал. По книжным рядам прогуливался Резо Габриадзе с «Происхождением меланхолии» под мышкой.
А я – с авоськами, из которых вываливались «Самоосознающая Вселенная», «Голографическая Вселенная», «Краткая история головы», «Культура дороги в русской мифоритуальной традиции» и так далее и тому подобное. Еле дотащилась до дому и с наслаждением погрузилась в эти неизведанные миры.
Почерпнула забавный факт. В момент клинической смерти, когда выплываешь из тела навстречу сияющим сущностям, эти ребята иногда сообщают, что время пришло, но все-таки разрешают вернуться обратно в тело, если назовешь уважительную причину.
Так вот одна женщина мотивировала свое желание вернуться тем, что она еще «не натанцевалась». По ее словам, это вызвало приступ громкого смеха (!) у крылатого существа, лучившегося добротой и любовью, и ей было позволено вернуться обратно в мир и физическую жизнь.
У меня отъезд на отъезде – Пенза, Тула, Иваново, – и вдруг в Индию пригласили!
Сами индусы, представляешь? «Хотим, – говорят, – провезти вас по самым красивым историческим местам…» Так Индия зовет, манит, машет издали платком. Как так, думает? Неужели она в этой жизни не полюбуется Тадж-Махалом? Всегда любовалась, а тут почему-то не доехала. Все «Гималаи, Гималаи…», одни Гималаи на уме!
Едем с моим хорошим дружком,
поэтом Серегой Махотиным.
Привет Ирме, лесу, тишине…
Мне ее немножко не хватает.
5 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Бывают такие вечера, Марин, и вы об этом, конечно, знаете, когда сидишь дома или идешь с работы уставший вечером, и все как обычно, а потом посмотришь в окно и – снег. Одна у меня ассоциация на эту тему: кадр, уж вы меня простите, из «Убить Билла», когда после мощнейшей драки Ума Турман выходит на улицу в зимний японский дворик и там снег, замерзший колодец, иней и луна.
Сидела, читала, а вышла на улицу, на крыльцо – и воздух, тишина, и тот же колодец, иней, снег. Все белое, только ветерок с еще новым снегом. Метет. Воздух, яблони, белый сад.
