Мой отец был одним из лидеров Конституционно-демократической партии в России задолго до революции, и его статьи в émigré[137] «Руле» – единственной влиятельной ежедневной газете в Берлине – по большому счету всего лишь продолжали усилия западноевропейского либерализма, что определяло его жизнь по крайней мере с 1904 года.
Хотя среди русских монархистов Берлина и Парижа можно было найти некоторое количество порядочных людей, однако самобытных мыслителей или влиятельных личностей там не было. На лубочной периферии русской эмиграции существовали неисправимые реакционеры, кучки черносотенцев, сторонники новой и лучшей диктатуры, бесчестные журналисты, заявлявшие, что настоящая фамилия Керенского – Киршбаум, будущие нацисты, состоявшиеся фашисты, погромщики и agents-provocateurs, но все они ни в каком виде не представляли либеральную интеллигенцию, которая была становым хребтом и сутью émigreé культуры, факт, намеренно умалявшийся советскими историками; что неудивительно: именно либерально-культурное ядро, а не, конечно же, разнузданная и сомнительная деятельность правых, сформировало подлинную антибольшевистскую оппозицию (действующую до сих пор), и люди, подобные моему отцу, были теми, кто вынес первый и окончательный приговор советскому полицейскому государству.
Два отъявленных негодяя, напавшие на П. Н. Милюкова на публичной лекции в Берлине 28 марта 1922 года, планировали убить его, а не моего отца, но мой отец заслонил своего старого друга от их пуль, и, когда решительно бросился на одного из нападавших, сбив его с ног, второй насмерть застрелил его.
Я хочу подчеркнуть, что во времена, когда в столь многих восточноевропейских странах история становится пошлым фарсом, этот ясный луч, высвечивающий драгоценную подробность, может принести пользу последующему исследователю.
Перевод Валерия Минушина5
Редактору «Энкаунтера»
Опубликовано в феврале 1967 годаСэр,
мне по сердцу фрейдовский «Вудро Вильсон»[138] не только по причине комического впечатления, производимого этой книгой, но и потому, что она непременно будет последним ржавым гвоздем в гроб венского шарлатана.
Перевод Валерия Минушина6
Редактору «Нью стейтсмена»
По поводу статьи «Пушкин и Байрон»
Опубликовано 17 ноября 1967 годаСэр,
г-н Притчетт (в номере от 27 октября) пишет, что хотел бы, чтобы г-н Магаршек объяснил ему, на каком языке Пушкин читал Байрона и других английских авторов. Я не знаком с трудом или трудами г-на Магаршека, но знаю, что, поскольку ни он, ни кто-либо другой не мог бы ответить г-ну Притчетту, не пролистав моих работ, образовалась порочная спираль и в придачу небольшой скромный виток, благодаря отсылке г-на Притчетта к «развлекательной» статье, опубликованной мною в «Энкаунтере» (в февральском номере 1966 года). Если бы, однако, ваш обозреватель позаботился соединить развлекательное с содержательным, полагаю, он обратился бы к страницам (перечисленным в Указателе к моей работе о «Евгении Онегине» в рамках англоязычной пушкинианы), где я объясняю совершенно ясно, что большинство россиян во времена Пушкина, включая его самого, читали английских авторов во французских переводах.
По приятному совпадению в том же номере вашего журнала содержится другая статья, заслуживающая прояснения. Г-н Десмонд Макнамара в рецензии на новозеландский роман полагает, что следует придумать мужской эквивалент «нимфетки» в том смысле, какой это слово имеет у меня. Представляю вам моего «фавненка», впервые упомянутого в 1955 году («Лолита», глава 5). Как летит время! Как слабеет внимание!
Перевод Валерия Минушина7
Телеграмма от 11 марта 1969 года с ответом Уильяму Хонану, который спросил (с намерением процитировать мое высказывание в «Эсквайр мэгэзин»), какие слова я хотел бы услышать от космонавта, впервые высадившегося на Луне.
Опубликовано в июльском номере «Эсквайра» за 1969 год
Я ХОТЕЛ БЫ, ЧТОБЫ У НЕГО КОМОК ЗАСТРЯЛ В ГОРЛЕ И НЕ ДАЛ СОСТРИТЬ.
Перевод Валерия Минушина8
Телеграмма от 3 июля 1969 года с ответом Томасу Гамильтону, который спросил (для публикации в «Нью-Йорк таймс»), что значит для меня высадка на Луне. Мой ответ опубликован *** 1969 года с ужасной опечаткой в седьмом слове.
СТУПАТЬ ПО ЛУННОЙ ПОЧВЕ, ОЩУЩАТЬ ЕЕ ГАЛЬКУ, ИСПЫТЫВАТЬ ПАНИКУ И ПОДЪЕМ ОТ ВЕЛИЧИЯ СОБЫТИЯ, ЧУВСТВОВАТЬ ХОЛОД ПОД ЛОЖЕЧКОЙ ОТ РАЗРЫВА С ЗЕМЛЕЙ. ВСЕ ЭТО РОЖДАЕТ САМОЕ РОМАНТИЧЕСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ, КАКОЕ КОГДА-ЛИБО ВЫПАДАЛО НА ДОЛЮ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ.
Перевод Валерия Минушина9
Редактору «Тайм мэгэзин»
Опубликовано 18 января 1971 годаЯ нахожу крайне неприемлемыми заголовок статьи («Прибыль, не делающая чести», в номере от 21 сентября 1970 года) о музыкальной адаптации «Лолиты»[139], а также вашу краткую проповедь о сомнениях, которые мне однажды случилось высказать относительно ее экранизации («…заставлять конкретную двенадцатилетнюю девочку играть такую роль было грешно и безнравственно…»). Когда мисс Лайон получила заглавную роль в фильме Кубрика, не ахти каком греховном и не ахти каком безнравственном, она была юной особой, находившейся под строгим родительским присмотром, и, полагаю, ее бродвейская преемница будет тех же лет, что и она в то время. Четырнадцать – не двенадцать, 1970-й не 1958-й, и сумма в 150 000 долларов, которую вы приводите, неверна.
Перевод Валерия Минушина10
Джону Леонарду, редактору «Нью-Йорк таймс бук ревью»
Опубликовано 7 ноября 1971 годаНа страницах Вашего журнала ищу защиты для установления истины в нижеследующем деле.
Один из моих корреспондентов любезно сфотографировал и прислал касающийся до моей персоны отрывок (страницы 154–162) из недавно опубликованного произведения Эдмунда Уилсона «На севере штата Нью-Йорк»[140]. Поскольку некоторые соображения в этой книге балансируют на грани клеветы, считаю своим долгом прояснить кое-какие вещи, которые могли бы ввести в заблуждение доверчивых читателей.
