Книга Гортензия - Жак Экспер

Проведя ладонью по запотевшему зеркалу ванной, я посмотрела на отражение своего мокрого тела, покрасневшего от горячей воды. Как же давно я вот так себя не разглядывала! Лицо – все в морщинах, глаза усталые, кожа на щеках безжизненная, вялая. Шея, покрытая противным пушком, стала жирной и бесформенной, а ведь когда-то в юности была точеной: изящной и длинной. Единственным в моей внешности, чем я гордилась по праву. Потом поглядела на руки, усеянные коричневыми пятнами, на обвисшую чуть не до живота грудь, дряблый живот, изуродованный рубцом от кесарева, и на главный признак пола – серое пятнышко лобка над ляжками с проступающими синими венами. Мне немногим за пятьдесят, а тело уже такое старое.

Но и в молодости я не отличалась красотой. Когда Сильвен говорил, что я прекрасна, я шутливо называла его обманщиком. Обычно он это говорил, когда брал меня за руку и вел в спальню.

При воспоминании о его ласках у меня из груди вырвался вздох: Сильвен утверждал, что никогда так не желал ни одной женщины. Я обожала его, когда в момент наивысшего наслаждения он испускал мощное глухое рычание. Ах, как я была счастлива, безмерно счастлива тем, что была способна доставить ему удовольствие. После секса он обвивал мое тело сильными руками и тотчас же засыпал.

Проснувшись, Сильвен сразу вставал и уходил со словами: «Я скоро вернусь». И он всегда так поступал, пока на время не исчез из моей жизни.

Мне вспомнился день, когда я впервые испытала с ним непередаваемые ощущения в постели. Тогда он явился ближе к вечеру – я только что вернулась из министерства, не успев еще снять пальто. Мы не виделись с ним три дня. От него пахло вином. Я бросилась в его объятия, а он проговорил:

– Как поживаешь, единственная моя любовь?

Услышать, что я – единственная его любовь! Это привело меня в настоящий экстаз, настолько я была глупа. Мне и в голову не приходило расспрашивать, где он был и с кем, я словно жила во сне и не желала просыпаться.

Когда я спросила, голоден ли он, Сильвен ответил:

– Да, я безумно по тебе изголодался!

И тогда мы занялись любовью прямо на ковре в гостиной, и, падая, он опрокинул ногой низенький деревянный столик…

Зеркало запотело вновь, и мое тело превратилось в неясный силуэт.

Я намазала кремом плечи, грудь, потом ноги.

Мне было хорошо. Спокойствие и безмятежность. Мучившая меня после обеда головная боль прошла – хватило таблетки аспирина.

Я начала перебирать вещи, лежавшие на верхних полках добротного нормандского шкафа, доставшегося мне от родителей. Довольно громоздкий, он занимал добрую половину моей спальни, зато там поместилось всё: блузки и платья – на вешалках, свитера на полках в центральной части, носки, трусы и колготки в нижних ящиках, постельное белье и покрывала – на самом верху. Там я и нашла то, что искала: слегка выцветший от времени китайский шелковый пеньюар. Куплен он был для него – ему нравилось, когда я надевала пеньюар в минуты нежности. Это был единственный предмет, который я оставила, когда избавлялась от немногочисленных забытых вещей Сильвена, – все они полетели в мусор вместе с идиотским нижним бельем, которое я приобретала, чтобы его соблазнять. Оставила не чтобы предаваться грешным воспоминаниям, нет, я ничего не собиралась хранить в память о нем, а потому, что любила ощущение шелка на коже.

Иногда мне случалось его надевать, изредка, когда мне бывало хорошо, как сегодняшним вечером. Правда, за эти двадцать два года они были крайне редкими, эти мгновения, когда я ощущала полноту бытия.

Но этот вечер должен стать моим вечером, и мне захотелось надеть пеньюар.

Пройдясь по квартире, я с удовлетворением отметила, что все было в безупречном порядке. В прихожей я сняла рамку с разбитым стеклом. Поцеловав личико моей девочки, на этот раз, к счастью, я не порезалась.

Я прошла по коридору до комнаты Гортензии и улеглась на узенькой кровати. Там, в окружении безмолвных свидетелей нашего слишком короткого счастья, я и собиралась ждать дочь, ибо ничуть не сомневалась, что она придет.

Теперь я была полностью готова рассказать ей все.

Глаза сами собой закрылись от усталости, и, дай я себе волю, наверняка бы уснула, убаюканная шумом дождя. Однако я предпочла мысленно снова пережить каждое мгновение этого благословенного богом воскресенья.