Не было ни малейшего осадка! На глаз невозможно было определить цвет жидкости, если не принимать в расчет цвет самого супа, на этот раз щавелевого.
Неужели требовались более детальные объяснения, более умелая рука?
Польдина упорствовала, не теряя при этом чувства времени. В половине седьмого вечера она приставила стул к гардеробу и взобралась на него, чтобы спрятать пузырьки.
Ее уже одолевали другие заботы. Она знала, что ей придется открыть дверь, не выпуская из поля зрения лестницу до того момента, как раздастся звонок.
Ей надо было знать, когда спустится Эммануэль, пойдет ли он вновь на кухню.
— Я мешаю тебе? — спросила Матильда.
— Чего ты хочешь?
— Ничего… Меня беспокоит Жак…
Матильда произносила всего лишь безобидные слова, но Польдина все понимала. Она знала, что мучило ее сестру, что заставило ее прийти утром. Она не могла не понимать, что Матильда была несчастна.
Вернее, нет! Матильда не была несчастна. Все было гораздо хуже. Матильда, разлученная с Польдиной, не могла даже дышать нормально!
Уже в то время, когда почтовый ящик превращался в кухонную печь… В те дни, когда они ссорились… Причем всегда по вине Польдины… Они спали на одной кровати… А по вечерам Польдина нарочно не целовала сестру, отодвигаясь от нее как можно дальше…
Она ждала… Порой это длилось долго, поскольку у Матильды тоже имелась гордость… Но наступал момент, когда из-под одеяла раздавался голос, звавший:
— Польдина…
Польдина не отвечала, делая вид, будто спала.
— Польдина… Ты меня слышишь?
— Что тебе нужно?
— Прости меня…
— Простить… За что?
— Я больше не буду…
— Хорошо!
Но она даже не шевелилась! Матильде приходилось самой вставать и наклоняться, чтобы поцеловать сестру, поворачивавшуюся к ней спиной.
— Спокойной ночи…
— Спокойной ночи!
— Можно я лягу «спина к спине»?
И дрожавшая Матильда наконец получала разрешение лечь, прижавшись спиной к сестре…
Они больше не ложились «спина к спине», но Польдина сразу же узнала раздувавшиеся, как прежде, ноздри младшей сестры, ее голос, который Матильда старалась заставить звучать не слишком жалобно.
— Жак беспокоит меня…
— Это потому, что ты его плохо воспитала!
Тем хуже! Польдина не искала ни перемирия, ни передышки. Она выжидала. Сверху не доносилось ни единого звука. Вскоре на первом этаже, возле медного шара на перилах раздался звонок. Однако Эммануэль еще не спустился.
Верн только открыл дверь и сразу же закрыл ее. Он вышел на лестничную площадку, задержался там на минуту, не сказав ни слова, а потом продолжил свой путь.
Он направился не на кухню, а в столовую и сел на свое место рядом с Жаком, чувствовавшим что-то неладное.
Как и каждый вечер, Польдина разливала суп по тарелкам, но вдруг замешкалась, потому что Матильда не протянула ей свою.
— Спасибо…
— Ты не будешь есть?
— Да, я не буду есть суп.
Матильда произносила эти слова, глядя сестре прямо в глаза. Жак поднял голову. Можно было подумать, что сейчас он вновь взорвется. Эммануэль же, напротив, и бровью не повел.
— Как хочешь! — пошла на попятную Польдина.
Они обе сидели перед пустыми тарелками, ожидая, когда остальные закончат трапезу. Софи с шумом поглощала жидкость, а мать смотрела на нее. Возможно, ей хотелось сказать дочери, чтобы та не ела суп.
— Кстати… — начала Софи.
Она вытерла рот и по очереди посмотрела на всех присутствующих.
— Мне было бы интересно знать, кто стащил газету…
— Какую газету?
В любом другом доме такой вопрос прозвучал бы вполне безобидно. Однако Жак уже побагровел от ярости, спрашивая себя, к каким последствиям могла бы привести эта история.
— Газету, которую мы получаем… Я хотела вырезать свой роман с продолжением… Не хватает номера от седьмого числа…
Почему Польдина мгновенно обернулась к своему зятю? Почему Матильда проследила за ней взглядом? И почему Эммануэль смертельно побледнел и чуть не подавился супом?
— Она не могла исчезнуть из дома, — сказала Польдина.
— Ты что-нибудь знаешь?
— Я ее найду, вот увидишь!.. Элиза! Подавайте следующее блюдо… Что там у вас?
— Зеленая фасоль, мадам.
— Вы, по крайней мере, очистили ее от всех прожилок?
Польдина говорила только для того, чтобы говорить. Она наблюдала за Верном, которому сразу же стало невмоготу от переполнявших его чувств, и могла бы поклясться, что он мучительно страдал от страха.
— В доме есть люди, которые чувствуют себя не в своей тарелке, — сочла она необходимым заметить.
Жак угрожающе вытянул шею. Она обратилась к нему:
— Я не тебя имею в виду… — Затем добавила: — Интересно, вкусный ли суп… Ты так и не поела его, Матильда?
В тот вечер в кухне плакала Элиза, потому что испытывала, сама не зная почему, беспокойство. Она уже трижды писала домой, умоляя, чтобы за ней приехали. Но ее родители не отвечали на слезные просьбы дочери и довольствовались тем, что рассказывали ей о корове, кроликах и сестре, которой вскоре предстояло получать аттестат.
Я пишу тебе, чтобы сообщить, что все чувствуют себя хорошо. Надеюсь, ты тоже хорошо себя чувствуешь. Всю неделю у твоего отца кололо в боку, и Адольф приехал, чтобы ему помочь…
Жак вышел из дома, не спросив разрешения, не поцеловав сестру. Через четверть часа он, ничем не отличавшийся от прочих молодых людей, играл в бильярд в кафе «Глобус».
Женевьева послушно съела все, что принесла ей мать. Когда к ней пришел отец, чтобы пожелать спокойной ночи, она воспользовалась тем, что они остались на минуту одни, и прошептала:
— Как бы мне хотелось, чтобы вы больше не ссорились!
Но отца одолевали другие заботы, и он ничего не ответил. Он даже не присел, как обычно, на краешек кровати дочери. Возможно, он чувствовал, что Матильда стояла на лестничной площадке?
Он вернулся к себе, лег и стал считать, не закрывая глаз, минуты, часы. Затем, когда дом погрузился в тишину, он осторожно вытащил ноги из-под одеяла, встал, взял на ночном столике ключ, стараясь не скрежетать им по мраморной столешнице.
Он знал, что на лестнице скрипели третья и седьмая ступеньки. Но ему достаточно было перешагнуть через них.
Глава вторая
Все прошло бесшумно, без единого слова, словно заранее отрепетированная пантомима. На самом деле в этом не было ничего удивительного. Верн поворачивал ключ в замочной скважине мастерской, когда почувствовал, что за ним кто-то стоит. Но он не обернулся, чтобы убедиться в этом.
