И она увидела Рене в новом свете: ее подруга развлекала гостей с находчивостью не меньшей, чем у князя, но в то же время оставалась загадочной и соблазнительной в каждом слове, в каждом жесте. Очарованная, Корнелия не сводила с нее глаз, чувствуя себя совсем зеленой и неопытной по сравнению с женщиной, в совершенстве познавшей искусство быть привлекательной.
Корнелия даже не осмелилась посмотреть на герцога из опасения, что вдруг он больше ею не интересуется, а покорен этой новой блистательной Рене. Но напрасно она беспокоилась. Герцог смотрел только на нее и с таким выражением, что бросив взгляд в его сторону, она затрепетала, а кровь прилила и отхлынула от ее щек.
Одно блюдо сменяло другое, в хрустальные бокалы наливались вина редких и изысканных букетов, музыка становилась все проникновенней, и Корнелия догадалась, что для их услаждения поют скорее всего величайшие оперные звезды.
Голоса звучали необыкновенно романтично, поэтому когда герцог коснулся ее пальцев, она не отняла руки, чувствуя, как покоряющая музыка лишает ее последних сил сопротивляться ему.
Когда обед подошел к концу, слуги оставили на столе вино и исчезли. Совсем стемнело, и уже не гондолы, а только огоньки мерцали и скользили по отражающей их глади. Вскоре стало непонятно — где огонек, а где его отражение в зеркале воды.
Музыка изменилась — великолепные голоса смолкли, вместо них вдруг зазвучали низкие аккорды гитары и серебряные звуки скрипки — цыганская мелодия! Она донеслась откуда-то издалека, с озера, вызвав у Корнелии странные чувства, и совладать с ними было невозможно. Охваченная внезапным неистовым весельем, она захотела танцевать, двигаясь в такт мелодии, которая, казалось, пронизывает насквозь, делая ее саму частью этой музыки.
Герцог отодвинул стул и увлек Корнелию за собой, отойдя немного от стола к краю озера. Здесь, куда не достигал свет от свечей, она различала только его лицо и увидела, что он не сводит глаз с ее губ.
— Все это так прекрасно, — произнесла она, слегка вздохнув от полноты удовольствия.
— И вы тоже, моя прелестная возлюбленная.
— Вам это кажется, потому что все сегодня тронуто волшебством.
— Я очень давно так думаю, — ответил он, — сегодняшний вечер никак на это не повлиял, важно только то, что мы здесь вдвоем.
Что-то в его голосе заставило ее почувствовать инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Князя и Рене там не было. Они тоже растворились среди теней.
— Да, мы одни, — сказал герцог, словно прочитал ее мысли. — Вы боитесь меня?
— Нет, не совсем вас, — ответила Корнелия, пытаясь найти слова, чтобы объяснить странное ощущение. — Это просто музыка, темнота и… да… и вы.
— Моя глупышка, почему вы со мной боретесь? — спросил герцог. — Вы любите меня, я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах, я ощутил это по вашим губам. Вы любите меня, но все же никак не хотите в этом признаться и продолжаете бороться с чем-то, что не подвластно никому из нас.
— А если я прекратила борьбу? — спросила Корнелия. Она чуть слышно выдохнула эти слова, и в тот же миг музыка зазвучала еще неистовей, восторженней, иступленней. Она звучала то громче, то тише, словно приближалась и отступала, подкрадывалась ближе и убегала прочь, и с каждым разом Корнелия становилась все слабее, решимость покидала ее. Она почувствовала, что не сможет продолжать борьбу, не сможет дольше сопротивляться волнению собственного сердца, которое теперь билось в ритме дикой цыганской музыки.
Она любила этого человека, любила все больше с каждым своим вздохом, и когда он крепко обнял ее и повел к домику, стоявшему неподалеку, у нее не было сил спрашивать о чем-либо.
Он отбросил шелковые портьеры, и они вошли с террасы в комнату. Она была очень тускло освещена — казалось, в ней мерцает только слабый лучик, пробившийся сквозь завесу цветов, высвечивая чудесные краски, которые смешались и переплелись в узор, не поддающийся описанию.
Цветы закрывали стены, потолок и огромную софу в дальнем конце комнаты, сплошь усыпанную лепестками роз, розовыми и белыми. Лепестки кружили в воздухе, медленно опускаясь с потолка, словно снежинки; попадая на секунду в луч света, они становились прозрачными, а затем терялись среди множества других таких же лепестков, упавших на пол сплошным ковром.
Это была благоухающая беседка изумительной красоты. Корнелия узнала экзотический чувственный аромат тубероз и соблазнительную сладость лилий, но тут же обо всем позабыла, потому что оказалась в объятиях герцога и его губы прижались к ее губам.
Снаружи цыганская музыка поднялась до крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, последнюю попытку оставаться холодной и равнодушной. Вместо этого Корнелия отдалась поцелуям герцога, позволила еще сильнее обнять себя, чувствуя, что его губы касаются ее глаз, шеи, обнаженных плеч; затем она услышала его голос, хриплый и грубый от страсти:
— Господи, как я люблю вас, моя дорогая малышка, моя королева!
Он посмотрел на головку, склоненную к его плечу — веки были чуть-чуть опущены, красные губы полуоткрыты, мягкое кружево на груди вздымалось.
— Такой я вас представлял в своих мечтах, — сказал он, — и она почувствовала, как его руки тронули ее волосы.
Очень осторожно он начал вынимать бриллиантовые заколки.
— Нет, нет… — прошептала она.
Но было поздно. Волосы каскадом обрушились вниз, накрыв волной плечи и щеки, а герцог неистово их целовал, погрузив лицо в мягкую шелковистость.
— Я знал, что вы будете именно такой. Тысячу раз я представлял вас в своем воображении. Моя милая, моя дорогая, я обожаю вас и боготворю, вы — все для меня, вся моя жизнь.
Герцог чуть отстранился, чтобы полюбоваться ею, глаза его горели, дыхание было прерывистым. Прежде чем он смог остановить Корнелию, она ускользнула от него, метнувшись в падающие лепестки. Прижав руку к груди, она летела не столько от него, сколько от эмоций, которые он в ней разбудил. Она не представляла, куда направлялась и, когда достигла покрытой лепестками софы в дальнем конце комнаты, то тут же опустилась на нее в облаке волос, упавших по обе стороны. Корнелия тянула время, пытаясь подумать, пытаясь погасить разгоревшееся внутри нее пламя, которое не оставляло ей ничего другого, как ответить на его настойчивость, подчинившись дикой и страстной цыганской музыке.
Герцог продолжал стоять не двигаясь, она посмотрела ему в лицо и застенчиво опустила глаза, увидев в его взгляде огонь.
— Ты нужна мне, — донеслось до нее сквозь цветочный дождь, а затем он быстро подошел к ней, взял за руки и, приподняв с софы, снова обнял.
— Я ведь предупреждал, что если ты играешь со мной, то затеяла игру с огнем, — хрипло сказал он. — Ты во многом наивна, но не настолько, чтобы не понимать этого.
Прежде чем Корнелия успела издать протестующий возглас, он снова поцеловал ее — яростно, требовательно, грубо — и тогда впервые она испытала страх, настоящий страх. Она слабо попыталась оттолкнуть его прочь, но безуспешно. Он до боли целовал ее губы, и его пальцы безжалостно впивались в слабые руки. Она почувствовала себя совершенно беспомощной, оказавшись в плену его силы.
