– Чего таращишься, тащи ведьму к мужу.
Заворачивая в покрывало растерзанную женщину, дворецкий учуял ее слабое дыхание.
– Так ведь она же еще дышит, – растерянно промолвил княжеский холуй.
– Добей, только не здесь, а там, в карете, – строго распорядился Вишневецкий. Когда Мечислав, взяв Елену на руки, направился к выходу, он срывающимся от волнения голосом добавил:
– Не смей трогать ее, тварь, иначе я тебя за твой сучок поганый подвешу, – однако тут же смягчился и швырнул наперснику рубиновый перстень. – Возьми в награду.
Угроза князя уберегла несчастную лишь от того, что пан не овладел ею прямо здесь же, за порогом хозяйской опочивальни. Уложив ее на пол, дворецкий зажег фонарь и помахал им перед окном. Ангел появился через несколько минут. Любуясь уже сверкающим на его пальце перстнем, Мечислав насмешливо изрек:
– Ну что, почтеннейший, поздравить тебя можно, дождался, наконец.
Заметив, как полыхнули похотливым блеском глаза Юрка, он заслонил Елену и, боязливо посмотрев на дверь, предостерег:
– Только не здесь, а то Казимеж нам головы оторвет. Давай-ка отнесем ее в карету к мужу да там и осчастливим даму благородную.
Не сговариваясь, они разом подхватили так и не пришедшую в себя Елену и потащили через сад к потайным воротам. Нести прекрасный зад дворецкий доверил казаку, а сам, придерживая голову, всю дорогу сварливо гундел:
– Ох и пакостник наш князенька, не может с бабой позабавиться, лик ей не изгадив.
29
Нелюдя от человека отличить не так-то просто. Как те, так и другие есть-пить хотят, красивых женщин любят, с горя плачут и на счастье радуются. Только человеку, помимо всего прочего, совесть дадена. Не станет он глумиться над убогим, у бедняка последнюю копейку отнимать да баб насиловать. Ну и разум, какой ни есть, не только ради выгоды своей, но и на пользу людям иногда использует.
Нелюдям на свете проще жить, нету у них совести, потому им и все дозволено. А ум, порой немалый, они лишь для услады собственной утробы употребляют. Оттого-то среди сильных мира сего и особенно их прихвостней, нелюди весьма нередко встречаются.
Мечислав с Ангелом были самые что ни на есть настоящие нелюди. Поэтому, когда они заволокли в карету полумертвую, истекающую кровью Еленку да уложили возле трупа мужа, вопрос, что делать с ней, для них не стоял. Весь вопрос был в другом, кому первым, а вернее вторым, после хозяина, опоганить ее едва живое, но по-прежнему прекрасное тело. Дворецкий начал было расстегивать штаны, в общем-то, Мечислав вполне мог уступить первенство Ангелу, но он уже решил сделать подлецу-приятелю подарок – застрелить его, когда тот займется княгиней и будет совершенно беззащитен.
– Хорошая смерть тебя, сволочь, ждет. Сдохнешь прямо посреди блаженства. Если пистолет не подведет, так одной пулей вас с колдуньей прикончу, – наивно думал пан. Однако, увидав, как трясущийся от нетерпения казак, с ненавистью глядя на него, потянулся к пистолету, Казимежев наперсник понял, что малоросс может поступить с ним точно так же. Озадаченный своей догадкой Мечислав порешил сделать все по совести, которой у них не было, и предложил:
– Давай жребий, что ли, кинем, чтобы спор решить наш полюбовно.
Спор сей разрешили Гжегож и Марцевич. Одновременно распахнув обе дверцы, они ворвались в карету. Казак успел схватиться за оружие, но вахмистр сумел отбить направленный на него пистолет. Слегка поморщившись при звуке выстрела, хорунжий приказал ведь обходиться без пальбы, он деловито ухватил Юрка за чуб, перерезал ему горло и вышвырнул корчащегося в предсмертной судороге душегуба в распахнутую дверь.
У Гжегожа кинжала не нашлось, а размахивать гусарским палашом в тесноте кареты было несподручно. Впрочем, представший перед ним Мечислав даже не пытался оказать сопротивление. Узнав Шептицкого, которого они с хозяином давно уж записали в покойники, княжеский холуй со страху напустил в штаны да заплетающимся языком пролепетал:
– Это вы, пан ротмистр?
Более сказать он ничего не смог. С ним хорунжий поступил именно так, как в свое время не решился обойтись с Воловичем. Ухватив Мечислава за толстую шею, Гжегож не разжал пальцев до тех пор, пока не услыхал противный хруст переломанных хрящей, а длинный, как у змея, язык дворецкого не свесился до подбородка. Не имея больше сил смотреть на искаженный позорной смертью лик удавленного, Шептицкий ослабил свою железную хватку, приподнял за шиворот обвисшего Казимежева пса и пинком под зад отправил вслед за Ангелом.
Ярослав тем временем уже подсовывал под голову Елены свою пушистую, лисьего меха шапку. Увидав, что сотворил Казимеж с принцессой их рыцарского братства, хорунжий опустился перед нею на колени. Еленка тотчас же открыла глаза. Вымученно улыбаясь своими алыми губами, она тихо прошептала:
– Дядя Гжегож, – и прижалась к своему спасителю. – Я знала, знала, что ты опять за мной придешь.
Приближающийся топот копыт встревожил Гжегожа. Еще не зная, свои это или чужие, он приказал Марцевичу:
– Ежели что, попытайся уйти, лошади у канцлера знатные, а мы с Ежи вас прикроем.
Тревога оказалась напрасной – это Озорчук, услышав Ангелов выстрел, поспешил на помощь. Когда перед полковником предстало омраченное страданием лицо Шептицкого да лежащие по обе стороны кареты трупы, он ухватил хорунжего за отвороты кунтуша и воскликнул:
– Елена, что с ней?
– Жива она, а об остальном лучше не спрашивай, – стараясь не глядеть ему в глаза, ответил хорунжий.
По-хорошему, надо было уходить. Еленку они всетаки освободили, шуму большого не наделали и вполне могли беспрепятственно покинуть Варшаву. Вряд ли бы ночная стража осмелилась остановить карету канцлера с сопровождающим ее отрядом шляхтичей. Ну а если бы осмелилась, так ей же хуже. Но, услышав доносящиеся из кареты рыдания друга, Гжегож понял, что никуда не уйдет. Конечно, можно затаиться и ожидать удобный случай, чтобы расправиться с Вишневецким, только это теперь не для него. Он и так уж подарил Иуде пятнадцать лет жизни, за которые тот успел стать одним из могущественнейших вельмож Речи Посполитой, а он, блистательный ротмистр Шептицкий, первый рыцарь королевства – трясущимся безвольным пьяницей. Кабы не полковник, так уж давно б издох где-нибудь под забором, в чем, пожалуй, и уверен Вишневецкий, судя по тому удивлению, с каким признал его этот выродок Мечислав. Нет, за дочь Яна надо отомстить безотлагательно. Гжегож просто-напросто уразумел, что иначе он не сможет дальше жить.
– Хватит, покуражился Казимеж, более ты никого не обесчестишь, не убьешь, – подвел итог своим безрадостным мыслям хорунжий.
Решив пусть даже ценою собственной жизни покарать злодея, Шептицкий забрал у Ежи свои пистолеты и направился к калитке.
– Ты куда? – опять забыв о чинопочитании, сердито вопросил Марцевич.
– Казимира убивать, – преспокойно, словно речь зашла о чем-то само собой разумеющимся, ответил Гжегож. Не проронив ни слова, воинский холоп шагнул вслед за ним. Ярослав лишь обреченно махнул рукой и последовал их примеру. Бросать товарищей на погибель было не в характере отчаянного вахмистра. Увидев это, все остальные двинулись за предводителями.
