— Увидел в Метро. Влюбился… Убедился в небе… Познакомился на земле… в воинской части у этих, у вертолётчиков, кажется, я не помню, там и предложение сделал, и выпили там же…
Ну вот, дошло, у дирижёра (и у дирижёра!!) глаза от изумления на лоб полезли.
— Слушайте, неужели правда?! Фантастика! И во сне такое не приснится. Ну, Трубников, ну, Владимир, я думал вы хохмите, издеваетесь, а вы, ты, оказывается вот какой у нас! Даже не верится. А в небо это фигурально, ты говоришь или как?
Трубников кивнул головой.
— Натурально. Мы с ней обязательно сделаем свадебный прыжок. Приглашаем. Знаете как здорово!
Старший прапорщик Хайченко не поверил.
— Опять в небо?
— С парашютом?! — с сильной долей сомнения, уточнил тромбонист Мальцев.
Дирижёр категорически замахал руками — нет, нет…
— Ни в коем случае… Нет-нет! Спасибо! Это опасно. Я всем запрещаю! Всем! Это приказ! Тем более для музыкантов. Амбушюр и пальцы… С кем мне потом играть? Да и следы на лице музыкантом категорически…
И это было не последним, от чего у музыкантов вновь на лицах возникло удивление. У всех, как у одного!
— А я свою на земле нашёл, — вдруг заявил Тимофеев. — Её Верой зовут. Вера!
— Что?
— Как… какой Верой?! У тебя же… — ахнул Сашка Кобзев.
— Разве не Гейл? — в повисшей тишине спросил старшина.
— Вот как? Уже?! — изумился лейтенант.
— Да нет, товарищ лейтенант, это шутка. Тимоха тоже с парашютом наверное прыгал, башкой ударился! — тонко усмехнулся Генка Мальцев. — Память потерял. Бывает!
— Вы шутите, Тимофеев, шутите? — переспросил дирижёр. Он в Стокгольме с оркестром не был, но наслышан был. Не только весь полк об этом знал, но и, кажется, весь город и вся страна. — У вас же необыкновенная вроде и абсолютная гармония с девушкой, мне рассказывали, с иностранкой, я слышал, любовь?
— Да, товарищ лейтенант, виноват. Так получилось! — опуская голову, признался Евгений.
Музыканты во все глаза смотрели на товарища. Кто не веря, кто осуждая, кто ожидая развития хохмы. «Что-о день грядущий пригото-овил…»
— Женька, это правда что ли? Ты не шутишь, не хохма? — через паузу, на правах первого друга, за всех, спросил Сашка Кобзев. Хотя уже понимал, Женька не шутит, он не врёт. — Зачем же тогда мы все, Санька Смирнов, так старались, переживали. Ты чего? И девчонке голову замутил.
— Да! — выдохнули музыканты. — Зачем?
— Я не знал. Я не хотел. Так получилось. — Мямлил Тимофеев.
— Он войны с Америкой захотел, — с сарказмом заметил Генка Мальцев.
— Ага, этого нам только не хватало, — по-детски ужаснулся лейтенант Фомичёв.
— А что, нам запросто, раз, два и…
— Тихо! Прекратили хохмить здесь! — окончательно прорезавшимся голосом прорычал на Мальцева старшина Хайченко. — Ну-ка, рассказывай, Тимофеев, выкладывай.
Чего рассказывать и как, если он и сам не всё понимал. Чувства смешались. И нежность, и горечь, и… два женских образа рвали душу на части. И если бы он не увидел тогда Веру, Гейл так бы и была, наверное, для него яркой, манящей звездой. Женщиной из другой Галактики, из другого мира. И хорошо, что встретил. Теперь он понимал, почему его раньше так сильно тянуло к Гейл. Она как светящаяся комета с небосклона ворвалась в его сердце. Яркая, недоступная, непонятная, очень красивая и заманчивая. Как электронный синтезатор последней разработки. Большой. Яркий. Иностранный. С огромным количеством функций, с неизведанными возможностями, сильный, мощный, но на чужом языке. Всё вроде есть, а души в нём нет. Светит, слепит, а душу не греет. Нажмёшь на клавишу — отзовётся. Не притронешься — молчит. Женька и увлёкся. Можно сказать совсем «влёкся», почти… Пока не встретил Веру. Вера! Верочка!! И словно перед ним что-то открылось, словно повязку с глаз сняли. Все краски жизни, настоящие, натуральные, тёплые, трепетно радостные, а не анилиновые… открылись перед ним. Вот оно — моё родное. Она! Вера! Верочка!! Та девушка, та! Именно к ней он всю жизнь и стремился, её образ искал, но Гейл заслонила, он и сам в Гейл поверил, убедил себя, и её, кажется…
— Понимаете… В общем, я её ещё со школьной скамьи знаю… оказывается! Она сейчас в консерватории учится. Я её и не замечал тогда — маленькая и маленькая, а увидел… Слушайте, я не узнал её. Такая красавица… и глаза… Да, и глаза… Правильно Вован говорит, и глаза необыкновенные… и… и… голос… Всё в ней необыкновенное. Она в Нижних Чарах живёт. Там я и первый раз в духовой оркестр пришёл, пацаном, и уроки там все мои первые. Столько лет прошло, а приехал, так потянуло… Вот здесь… В сердце. И её глаза, и учителя мои, и… Старые уже… меня ждут. Просили вернуться… Там же и речка, и лес, и краски все… воздух и тишина… школа… и музыканты подрастают. Короче, я решил, я поеду туда. Там мне замены нет, да и Вера… Я Владимира понимаю. С этим бороться не надо. Такому радоваться надо. Как я, или Вовчик. Слушай, Вов, а давай вместе свадьбы сыграем…
— О, я — «за»! — сразу же отозвался Сашка Кобзев.
— И я — «за»! — поднял руку и Генка Мальцев.
Музыканты несколько оживились новой перспективе, двум даже. Начали приходить в себя, зашевелились, задвигались.
— А как же Гейл? — не выпуская главную нить разговора, оборвал эйфорию лейтенант.
— Да! Как Америка? — сурово дополнил старшина, он, например, с Тимофеевым категорически согласен не был. — Мы думали там свадьбу оркестром отыграть.
— Да что нам Америка? — махнул рукой добродушный Генка Мальцев, тромбонист. — Никакой разницы. Здесь даже лучше. Мы же дома!
— Ну а Гейл, всё же? — не отставал лейтенант, настаивал с ответом. — С ней как? Она ведь ждёт, наверное, вы слово ей дали, она надеется.
Вновь в оркестровом классе наступила тишина, все смотрели на Тимоху, по разному смотрели.
— Согласен, с этим плохо, — пряча глаза, со вздохом согласился Тимофеев. — Не знаю. Но, поймёт, наверное. Я скажу. Извинюсь. Всё что было до этого, раньше, не имеет продолжения. Я всё понимаю, но… Моя Вера, это — моё всё! Всё — моё!
— И она, конечно, согласна? — с тонкой усмешкой спрашивает лейтенант.
— Нет, с ней я ещё не говорил, — не слыша никакие усмешки, чему-то своему, улыбается Тимофеев.
— О, так чего же мы тогда… — обрадовано хлопнул руками по коленям старшина Хайченко. — Поперед батьки в спальню торопимся.
Тимофеев на него посмотрел очень внимательно, как впервые увидел, серьёзно и ответил:
— Нет, Константин Саныч, я всё сделаю, чтобы она меня полюбила. Всё-всё! Победим вертолётчиков, если приказ такой, и если не победим — я увольняюсь и еду домой. Первой об этом узнает Вера.
Дирижёр опять усмехается.
— Мы — первые.
Тимофеев замечает.
