Впрочем, курение строго ограничивалось. Японцы страшно боялись пожаров, поскольку у них не было средств тушения огня. В лагере повсюду стояли пепельницы, и люди переносили их с места на место. Военнопленные были вынуждены курить только в специально отведенных местах и в определенное время, нарушение этих правил почти всегда приводило к тяжелым и порой дьявольски изобретательным наказаниям. Одного голландца, пойманного за курением в неположенном месте, заставили без остановки выкурить гору табака, после чего пленник заболел самым тяжелым образом.
Если не считать сигар и карт, то жизнь военнопленных в Глоегоере оказалась намного более тяжелой, чем в Паданге. Японцев в Глоегоере было намного больше, и они вели себя гораздо злее. В охране состояли капризные люди, набранные, в основном, из японских военнослужащих низких званий, среди которых было несколько корейцев и даже несколько суматранцев. «Они, без видимых причин, внезапно впадали в истерическую ярость и обрушивали свою злобу на ближайшего военнопленного, – вспоминал Сирл. – Они были действительно непредсказуемыми».
Каждого военнопленного время от времени избивали за самые разные провинности, начиная с уклонения от работы и заканчивая неуплатой должной суммы императору. Самые тяжелые наказания обычно получали старшие бараков или рабочих команд, которых японцы называли ханчо, т. е. командирами взводов.
Ханчо британского барака был Фил Добсон, приятель и товарищ по комнате Питера Хартли в Паданге. Добсон отвечал за благополучие и поведение всех содержавшихся в бараке британцев – и, как оказалось, собаки, ибо считалось, что Джуди находится под надзором британских военнопленных. Если охранники злились на Джуди за что-то (обычно за самое ее существование), расплачивался за это Добсон.
В любой момент у входа в барак мог раздаться крик охранника: «Ханчо!»
Добсон бледнел и, шаркая ногами, шел навстречу судьбе, размышляя о том, кто из его людей, которые вечно воровали, плутовали или каким-то иным образом раздражали японцев, навлек на него беду в этот раз. Добсон получал бесчисленные побои за нарушения, к которым он нимало не был причастен. Он остался без обуви еще в Сингапуре, поэтому ходил босым. Однако его положение как старшего по бараку означало, что он не мог покидать территорию лагеря для работ. Ханчо были даже еще более уязвимы из-за рабочих команд, где любые мелкие нарушения могли вызвать возмущение охраны. Ханчо Добсон проводил большую часть времени, лежа на койке, и читал в стоическом ожидании момента, когда его снова призовут к ответу за действия товарищей по плену.
Культура, в которой «офицер несет прямую ответственность за поведение своих подчиненных», получила выражение в инциденте, свидетелем которого стал военнопленный Эдвард Портер, британский унтер-офицер и артиллерист из Сингапура. Портер отвечал за большие орудия, оказавшиеся бесполезными при отражении японского вторжения. Его, как и бригадного генерала Арчи Пэриса, сочли достаточно важным для ранней эвакуации, но их судно было потоплено японскими крейсерами. Как и многие другие, Портер попал в Паданг после мучительного путешествия на спасательной шлюпке, тонканге и пешком только для того, чтобы прийти слишком поздно.
Портера часто назначали ханчо рабочей команды и в результате этого его почти ежедневно били, толкали прикладами и пинали. Но в один из дней его гнев, вызванный таким обращением, несколько смягчился. В грузовике, в котором с одного из рабочих заданий Портер возвращался в лагерь, ехали также японский офицер и один охранник. Мимо прошла штабная машина, перевозившая, возможно, полковника Банно. Когда грузовик пришел в лагерь, офицер избил охранника до бесчувствия ножнами своего меча за то, что тот не приказал военнопленным стать по стойке «смирно», когда мимо проследовала штабная машина. Этот инцидент не сделал побои Портера менее болезненными, но он, по крайней мере, знал, что получает их не один.
Рабочие команды были очень разными – от групп, сформированных для тяжелого физического труда, до групп, созданных для выполнения надуманных заданий, а иногда тех, которые оплачивали при успешном завершении. Так или иначе, важно было уложиться в сроки, не только из-за ничтожной платы, но потому, что людям, которые не работали, урезали паек. Если военнопленный был слишком болен для того, чтобы выполнять полную норму, он мог взять на себя менее тяжелые обязанности в лагере и получать за это половину пайка. Лежачие больные не получали ничего, что лишь усугубляло их положение.
Одной из работ, доставлявшей некоторое удовольствие, была расчистка участков в джунглях под строительство замаскированных складов. Люди валили огромные деревья топорами, стараясь сделать так, чтобы стволы падали в направлении охраны. По лесу разносились крики: «Бойся!» – военнопленные вымещали накопившуюся злость на деревьях. Фрэнк часто махал топором в лесу. Благодаря этой работе он, по крайней мере, оказывался на свежем, хотя и влажном воздухе. Другой работой, позволявшей получить физическую разрядку, был демонтаж старого завода компании Ford Motors в Белаване. Пленные брались за молоты, крушили стены огромного завода, а потом отвозили утиль в порт японцам для переплавки и вторичного использования.
Неожиданным счастьем для пленных стал приказ очистить склад, где лежали самые разные детали для радиоприемников. Склонные к воровству люди крали столько, сколько могли унести, и тайно собирали приемники в каждом бараке. Новости по радио содержали в основном пропаганду держав оси и не могли особенно ободрить пленных. Японцы поняли это и не слишком препятствовали заключенным, которые, казалось бы, явно нарушали лагерные правила. В какой-то момент некоторые пленные пожаловались любезному офицеру из штаба Бенно, капитану Такаси на низкое качество газет, которые они могли купить у местных торговцев. «А зачем вам газеты? – спросил Такаси с дьявольской улыбкой. – У вас есть радио». В конечном счете, до пленных дошли и более качественные газеты. Симмондс записал, что получил подшивку New York Times с середины 1941 года, но произошло это в декабре 1942 года!
Большинство работ были не такими вдохновляющими. Пленных заставляли таскать поленья из одного конца доков порта Белаван в другой, укладывать их в идеальные штабеля, а потом носить обратно. Еще пленные катали бочки с горючим по полям без всякой видимой цели. Их заставляли распутывать километры ржавой колючей проволоки, выпалывать сорняки, которыми зарастали дорожки, разгружать суда, сортировать железный лом. «Нас явно пытались занять хоть чем-нибудь», – вспоминал Джон Хедли в своей устной истории.
Но главным заданием военнопленных лагеря Глоегоер был упоминавшийся ранее храм, на строительстве которого рядовой Милн зарабатывал 30 центов в день. На строительство ушли все два года, что военнопленные провели в лагере. Местные жители назвали строение Горой Белого Человека.
Место, на котором был воздвигнут храм, находилось неподалеку от лагеря, на полпути из Глоегоера в Медан. Несколько недель ушло на расчистку заброшенной экспериментальной табачной плантации, территорию которой пытались вернуть себе джунгли. Чтобы выкорчевать растительность, пленные махали кривыми тяжелыми мачете-парангами и более мелкими секачами. После вырубки наступал черед прополки, которая была еще более тяжким делом, требовавшим бесконечного копания в земле. Люди стирали руки так, что не могли держать тарелки. Некоторые пленные, сорвавшие на этой работе спины, махая совковыми лопатами, неделями ходили скрючившись.
