– Месяц не дожил до праздника Владимир Александрович Крючков, бывший Председатель КГБ СССР, начальник ПГУ, которого вы хорошо знали.
– У меня с ним на протяжении долгих лет были очень добрые служебные отношения. Он для меня был и останется идеалом руководителя – не только в том, что он хорошо владел проблематикой, – для него было характерно человечное отношение к подчиненным. Он никогда не повышал голос, никогда не употреблял ненормативную лексику. Когда-то давно, еще простым исполнителем, я пришел к нему в горестном состоянии, поскольку никак не мог найти одну секретную бумагу. Услышав название этого документа, попавшего к нему несколько месяцев назад, он открыл сейф и сразу же достал его из толстенной пачки бумаг. Мне показалось, что я имею дело с человеком в какой-то степени необыкновенным.
– Так получилось, что вы сменили Владимира Александровича на посту начальника внешней разведки. Он сказал вам что-то в напутствие?
– В нем не было нужды. Я настолько, как мне кажется, хорошо усвоил его стиль, что Владимир Александрович был удовлетворен тем, как я работал. В январе 1989 года, когда я был заместителем начальника ПГУ (исполнял его обязанности Вадим Кирпиченко), Крючков вызвал меня в Кремль на беседу к Горбачеву, и я понял, что речь идет о моем назначении. Разговор с Горбачевым был совершенно пустой, я ему был неинтересен, он лишь сказал: сейчас мы ведем серьезные переговоры по разоружению, надо, чтобы нас не обманули. Так я стал начальником ПГУ.
– Крючков ведь был близким соратником Ю.В. Андропова?
– Да, еще с начала 50-х годов, с «венгерских времен». Он тогда был его помощником и очень близким человеком. Так бывает, что, если начальник тебе нравится, ты стремишься подражать ему, воспринять от него то, что тебе кажется полезным. Крючков очень во многом воспринял стиль Андропова, его подход к проблемам, отношение к людям.
– Вы сами с Андроповым встречались?
– Юрий Владимирович принимал меня шесть раз. Впервые я пришел к нему на прием в феврале 1974-го. Я был замруководителя нашей индийской «точки» и приехал в Москву в командировку. Мне говорят: тебя будет принимать Андропов. Я был ошарашен: председатель будет встречаться с рядовым сотрудником? Но тогда все советское руководство очень интересовалось Индией, какая-то мода на нее была. Юрий Владимирович начал сразу задавать вопросы по делу. Я проблему знал, и мне было интересно отвечать, а ему, видимо, было интересно слушать. Проговорили довольно долго, примерно час. Потом он меня принимал еще три раза. Вызвал к себе опять и в апреле 1979 года, перед моим назначением резидентом в Иран. А я уже напитался иранской ситуацией – по книгам и оперативным документам. Андропов дал мне совет держать с персами ухо востро. Я запомнил его слова: «Это такой народ, что ты, брат, опомниться не успеешь, как они тебя в лужу посадят». Оказывается, он имел дело с тудеистами, иранскими коммунистами, когда работал в ЦК. Это был разговор коллеги с коллегой, никакой назидательности. Готовясь к Ирану, я нашел в библиотеке работу Маркса «18-е брюмера Луи Бонапарта». Мне показалось, что там было много формулировок, применимых к Ирану. Я потом их использовал в своей интерпретации. И вдруг Юрий Владимирович мне говорит: ты почитай «18-е брюмера». И мне бы сказать: да, обязательно прочту. Но я сказал, что уже прочитал, хотя меньше всего хотел выпендриться… Для меня и для всех в нашей службе Андропов – это икона, все соизмеряется с ним.
– Если бы он прожил на десять лет дольше, все наверняка было бы иначе, не было бы этих потерь…
– Если это предположить, то да. Андропов был человек несоразмерно большего калибра, чем М. С. Горбачев. Он был самостоятельным мыслителем, впервые именно он, в статье в журнале «Коммунист», написал: нам надо осмыслить, в каком обществе мы живем. Все знали, в каком, – в обществе развитого социализма. И вдруг один из руководителей ставит вопрос таким революционным образом. Иными словами, сначала надо было построить хорошую жизнь, а потом назвать ее социализмом. А у нас все получилось наоборот.
– Какой совет вы бы дали студенту МГИМО, который собирается пойти служить во внешнюю разведку?
– Никому не говорить, что он хочет в разведку. Мы никогда не любили инициативников. Надо работать над собой, воспитывать в себе дисциплину, целеустремленность, и тебя заметят. Важно видеть истоки своих неудач и ошибок в самом себе, а истоки удач и успехов – в обстоятельствах и в окружающих тебя людях. Если так себя воспитать, жизнь будет интересной и душевно спокойной. Хочу пожелать всем студентам: худа хафиз. Что в переводе с урду: «Храни вас Бог».
Иран – «ни Запад, ни Восток…»[5]
1 апреля 1979 года после проведения всенародного референдума Иран был официально провозглашен исламской республикой. Это событие стало кульминационной точкой исламской революции, в результате которой в Иране прекратил существование монархический режим шаха Мохаммеда Резы Пехлеви, и власть в стране перешла к мусульманскому духовенству, провозгласившему главенствующую роль ислама во всех сферах жизни. О некоторых перипетиях этого исторического процесса поведал Леонид Шебаршин, работавший резидентом КГБ СССР в Иране в 1979 – 1983 гг.
– Леонид Владимирович, КГБ прогнозировал крушение шахского режима и возможность прихода оппозиции к власти?
– Первое Главное управление со второй половины 1978 года достаточно обоснованно прогнозировало, что шахскому режиму приходит конец. Это шло вразрез с заявлениями американцев – например, в конце того же года президент США Картер говорил об Иране как об «острове стабильности в неспокойном ближневосточном море». Накануне 1979 года в Иране побывала высокопоставленная китайская делегация – китайцы тоже исходили из того, что шахский режим стабилен. Мы этой ошибки не сделали. Так оно и оказалось: в середине января 1979 года шах был вынужден бежать из Ирана, 1 февраля из Парижа в Иран вернулся духовный лидер исламской революции имам Хомейни, и первая цель всех оппозиционных сил – избавиться от шаха и от монархии – была достигнута.
Но как обычно бывает в таких ситуациях, тут же началась междоусобная смертельная борьба между различными отрядами антишахской коалиции. В мае 1979 года перед отъездом в Иран меня принимал Юрий Владимирович Андропов. К тому времени власть в Иране перешла в руки духовенства, и я прекрасно помню основное содержание нашей беседы. Юрий Владимирович сказал, что у левых прогрессивных сил нет шансов прийти к власти и потребуются долгие годы, чтобы иранцы разочаровались в теократии – только тогда, возможно, произойдут какие-то изменения. Юрий Владимирович был умным и эрудированным человеком, и его предсказание сбылось. Муллы остаются у власти уже 30 лет, власть духовенства оказалась гораздо устойчивее, чем мы думали тогда.
– Как народ Ирана воспринял исламскую революцию?
– Вся страна была взбудоражена. Я своими глазами наблюдал в Тегеране и Реште многотысячные манифестации с лозунгами в поддержку имама Хомейни с антишахскими, антимонархическими, антиамериканскими лозунгами, которые проходили каждый день. По моей оценке, организовать такие массы людей при помощи какого-то «административного ресурса» было бы невозможно. Исламская народная революция назревала по крайней мере на протяжении сотни лет – Иран, не будучи формально колонией, по существу сначала находился в полуколониальной зависимости от Англии и России, а в послевоенный период – от нового «патрона» – США. Естественно, такое положение раздражало народ, поэтому революция была встречена большинством с энтузиазмом, а аятолла Хомейни, вернувшись из вынужденной эмиграции, был признан вождем этой революции. Это был массовый протест и против продажной шахской монархии, и против иностранного засилья.
