Книга Последний бебрик - Ирина Сергиевская

— Все равно бежим! — взмолился Май. — Подкараулим девочек около дома и с ними назад, в Канев!

Зазвонил будильник на кухне — тоненько, ехидно. Было пять часов утра — время для колдовских манипуляций с куском сала. Но Зоя забыла об этом: бескровное лицо родственника испугало ее.

— Ты что натворил-то, Исакич, пока шлялся? — спросила она шепотом.

Май вместо ответа показал пальцем на входную дверь: за ней послышалось какое-то движение. Зоя замерла, подрагивая задом. Май на цыпочках подкрался к двери, посмотрел в «глазок», отшатнулся: на лестнице кто-то мелькнул и исчез — спрятался. Май прыгнул к Зое, затащил в свою комнату.

— Это за мной пришли! Скажете им: уехал, улетел в… Ростов или Караганду! Домой, мол, не приходил, а позвонил и сказал: улетаю! Не выдавайте меня!

Перепуганная Зоя выдвинулась из комнаты, а Май, схватив бандуру (улика!), юркнул на лоджию, перелез на половину соседки, забился в угол, около двери, и затаился.

Между тем Зоя, почти помешавшись от страха, пялилась на входную дверь. В нее звонили, сотрясали ударами — это было особенно страшно. Тогда чернокнижница, вспомнив о магии, протрюхала на кухню и утвердилась в центре пентаграммы. Но чародейский знак не помог — дверь с натугой открылась. В прихожую молча и бесшумно ступил Рахим с подручным, рыжим бородатым дядькой в задорной гавайской рубахе. Зоя, не выходя из пентаграммы, начала заклинать: «Абара! Абара! Абара!» Это было тайное слово, услышав которое, враги должны были обратиться в бегство. Слово, однако, не помогло. Рахим схватил Зою за руку, бородач за другую.

— Гавары, халда, где стиральная машина? — спросил галантерейный красавец, зверски улыбаясь.

Зоя немедленно пришла в себя, стала вырываться и выть:

— Не дам!

Рахим кивнул подручному, тот сорвал с гвоздя кухонное полотенце, свернул дулей и ловко сунул в рот упрямице, а руки заломил за спину.

— Будэм пытать, — назидательно сказал Рахим, огляделся, схватил со стола маникюрные ножницы.

Зоя сверкнула кабаньими глазками, как партизан на допросе, и что-то воинственно промычала. Но Рахим был недаром мастер своего дела: он жестоко отчекрыжил у Зои прядь и без того жидких волосенок, а потом нацелился на нос. Несчастная сдалась! Стиральную машину живо распатронили, вытащили доллары, а Зою, связанную по рукам и ногам полотенцами, запихнули в ванную. Потеря денег так расстроила женщину, что она — в великой злобе — выдала местонахождение Мая, не дожидаясь вопросов.

Май услышал, как враги вошли в его комнату, спотыкаясь о банки с соленьями. Он метнулся к перилам — хотел прыгнуть вниз, но испугался высоты и в безвыходном отчаянии рухнул всем телом на дверь. Она подалась — как по волшебству! Май шныркнул в спасительную щель, мигом закрыл дверь, задернул полосатые темные шторы и лег на пол, обняв бандуру. В этот самый момент Рахим выглянул из-за щита, обозревая пустую лоджию соседки.

Май поднял голову, огляделся. Комната покойной старушки была похожа на театральную декорацию. Ореховая мебель в стиле бидермайер — стол, кровать, шкаф, стулья; в углу, около лоджии, ширма, за ней уютное кресло. На стенах гравюры. Над столом висела в зеркальной раме большая картина маслом. По зимнему ночному Петербургу, вдоль реки Фонтанки, ехала карета с кучером в птичьей маске, с лакеями в масках обезьян — на запятках. Из окна кареты смотрел с любопытством на чудо-столицу удивительно знакомый господин — носатый, большеглазый. Перистый снег сыпался на выступавший из мрака, за каретой, Шереметьевский дворец, а над ним летел по небу… Вакула верхом на черте. «Приезд Эрнста Теодора Амадея Гофмана в Санкт-Петербург», — прочитал Май на маленькой табличке под картиной. Он обрадовался даже не Гофману, которого любил с детства, а Вакуле — это был привет от Гришани Лукомцева.

Май наконец осознал, что залез в чужую, к тому же опечатанную квартиру, вернулся к двери на лоджию и сел в кресло за ширму, расписанную по синему шелку луной и звездами. В щель между створками ширмы была видна входная дверь. Где-то тикали стенные часы, пахло нафталином и пылью. Если б не пугливые мысли о дочке и жене, Май даже уснул бы, а так он смотрел, не отрываясь, на дверь и слушал — что там, на лестнице творится. Было половина шестого утра. Чьи-то шаги прошуршали по ступеням. Маю вдруг померещилось, что дверь дрогнула. Он привскочил от страха, но сразу сел, вздохнув с облегчением: чертова галлюцинация! В следующий миг круглая ручка двери бесшумно повернулась; дверь начала открываться. Вошел человек в коротком фраке — Рахим. Май сполз на пол и затих, обездвиженный ужасом.

Вслед за Рахимом в прихожую — как-то неуверенно — ступил… милиционер: Май увидел из своего убежища широкобедрую фигуру в форме. Не был ли это известный ему Слушайрыба? Впрочем, был не был — какая разница! Милиционер распахнул дверь. Появилась мрачная группа: четверо клонов-охранников опасливо несли длинный кокон — нечто, завернутое в багряную с золотом ткань. Май узнал скатерть из ресторана. Рахим жестами приказал положить кокон на стол, в комнате. Клоны молча повиновались и вышли вон. Сразу после них возник рыжебородый в гавайской рубахе, а за ним — сам Тит Глодов. Милиционер совсем потерялся от страха, но тут же приободрился: Тит брезгливо подал ему триста долларов. Рыжебородый выпроводил милиционера, закрыл дверь на все замки, цепочку и остался в прихожей. Тит Глодов направился в комнату. Тишина казалась Маю настолько нестерпимой, что хотелось крикнуть и выдать себя.

Тит тяжело плюхнулся на старушкину кровать. Он был катастрофически неузнаваем: белый смокинг в пятнах вина и грязи, ворот рубашки надорван. Полнокровный уверенный мужик превратился в пришибленное горем существо — колбасные уши будто заплесневели, синие глазенки выцвели и ввалились, а живот стал похож на растянутый вялый пузырь. Тит был жалок, мерзок и зол. Май чувствовал, что близка развязка этой мизансцены — развязка адская, бредовая и, вероятно, непоправимая для всех присутствовавших. Тоска охватила его.

— З-з-з-з-з-з!..

Звук раздавался непонятно откуда и был похож на ликующее пение огромного комара при виде жертвы.

— З-з-з-д-д-е-е-е-с-сь… он-н!

«Не комар», — понял Май. Он не успел вздохнуть, как Рахим протянул за ширму руку, цапнул его за красный сапог, выволок наружу, бросил к ногам Тита и злорадно заметил:

— Думал, не найде-ем, да? А-абмануть хоте-ел, да?

Май безвольно молчал. Молчал и Тит, но Рахим с рыжебородым подручным, вбежавшим в комнату, понимали хозяина без слов. Рахим — с величайшей осторожностью, даже со страхом — начал разворачивать кокон. Рыжебородый больно сжал руку Мая; тот закрыл глаза — больше ничего не оставалось. За опущенными веками, в манящей искристой мгле, промелькнула карета господина Гофмана…

Когда Май нехотя открыл глаза, перед ним на столе лежала Ханна. Сверкание окутывало ее: переливалось вышитое черными каменьями пурпурное платье, сиял алмазный полумесяц-гребень. Мертвый взгляд ведьмы был вызывающе устремлен вверх, руки вытянуты вдоль тела, из прически выбились и облепили шею змеистые черные пряди. Красота Ханны все так же пронзала сердце, но яркие краски лица начали необратимо тускнеть: угас опаловый взор, поблекли карминовые губы. Что-то еще неприятно смутило Мая в облике мертвой красавицы, но он не стал всматриваться и, повернувшись к Титу, воскликнул затравленно: