И все-таки Верка увидела его вновь. Ей, а вернее им, помог случай. В принципе, случай был несчастный, заболела соседка, а для них счастливый. Потому что у Саши на сей раз было время. Он шел с тренировки, и проследить поминутно график его передвижений было невозможно. Мудрая Марина не решилась лишать мужа последнего удовольствия и на теннис все-таки отпускала. Она знала, что теннис опасности для ее семьи не представляет. Марина позвонила на корт и попросила по пути забрать молоко. Его давали уже только по вечерам как лекарство. На сей раз Верка его не ждала. То есть ждала она его теперь всегда, но уже начала терять надежду. Она не отчаивалась и не злилась. Все равно была уверена, что они встретятся. А в этот вечер разгуливала по дому в простеньком халатике, без косметики. Никаких предчувствий у нее не было. А он взял и пришел. Она от неожиданности, увидев его за дверью, открыла рот и смотрела на него неприлично долго.
— Я муж Марины, Саша. Я за молоком.
Он мямлил. В глубине души мужик чувствовал унижение. Почему им приходится брать у кого-то молоко для его сына, почему эта корова сама ни на что не способна? Ведь должно же у женщин быть молоко. Почему у этой девчонки, тоненькой, легкой, полно этого самого молока, а у нее нет? В последнее время Марина стала его раздражать. Она и сама часто раздражалась. Долгожданный ребенок повлек за собой массу трудностей и неприятностей. У них не было денег, он с трудом и не без колебаний заплатил очередной взнос за аренду зала — это в их нынешней ситуации была роскошь, кучу денег стоило детское питание, а зарплату в институте постоянно задерживали. Их мог выручить скорейший приезд Марининой мамаши, который, как таковой, в восторг Сашу не приводил, но был, увы, и необходим, и неотвратим. Он устал в последнее время. Верку он не забыл, но и вспоминал нечасто. Отвлекался от бытового кошмара только на тренировках. А сейчас она смотрела на него, как будто не узнавая. Стало даже обидно. В халатике она была похожа на подростка. Симпатичная девчонка. И с каким стариком она живет? Наверное, богатый, подумал Саша.
— Из спортзала? — кивнула Верка на ракетку. — Проходите.
И он опять зашел. Как будто магнитом тянуло. А ведь незачем было заходить, совершенно незачем. В доме опять тихо.
— Спит, — объяснила Верка. Тут он увидел Степу. В прошлый раз собаку не заметил. У нее, значит, еще и собака.
— Это Степа, — сказала Верка и засмеялась странным смехом. Степа обнюхал гостя и удалился, не проявив никаких эмоций. А Саша оглядывал кухню. Он вызвался помочь варить кофе, запоздало подумав, что как дурак явился с пустыми руками. Стоп — вспомнил, что в сумке лежала шоколадка. Достал ее, протянул Верке.
— Извините. В следующий раз будет торт. Я вам очень благодарен. Вы нас выручаете.
— Спасибо. Но я не люблю тортов. И выручать скоро уже перестану. Дочка растет. Я ее не прикармливаю.
— Все равно спасибо. Я к вам обязательно зайду. Можно?
— Конечно, заходите.
У Верки язык не поворачивался перейти на «ты», как в прошлый раз. Они пили кофе с шоколадкой. Он видел, что в холодильнике лежало еще несколько плиток, но она раскрыла эту. Верка молчала и смотрела на него, а он вынужден был вести беседу, хотя и не хотелось. Ему тоже хотелось молчать и смотреть. Молчание их не смущало. Он говорил что-то о своей работе, о теннисе, словом, какую-то ерунду. Только о жене и ребенке не говорил, хотя ситуация подталкивала именно к этой теме. А ему не хотелось. Верке же было все равно. Она слушала и не слышала. Только смотрела. И под этим ее взглядом он умолк, встал и потянул ее со стула. Все произошло в полном молчании и словно под гипнозом. Не соображая, что он делает, он обнимал хрупкие плечи, расстегивал халатик, под которым ничего не оказалось, целовал ее, только успевая переводить дыхание. Молочная грудь-кормилица была прекрасна. Он слизывал капельки молока, выступившие из сосков, и изумленно разглядывал Верку. У него были и другие женщины, до Марины. Но это было так давно, что он уже отвык. От красоты женского тела, от его чудесного запаха, от тонкой гибкой талии, да и от секса тоже. Верка тяжело дышала. Она тоже не говорила ни слова, а только ласкала его, вся дрожа, расстегивала рубашку, целовала и вдыхала его запах. Им было неудобно на кухне, но уходить было некуда, а еще они боялись оторваться друг от друга. И он вошел в нее прямо здесь, повернув спиной. Верка тихонько стонала и быстро кончила, так, что он и не понял, а он продолжал любить ее, потому что между трахать и любить есть все-таки разница, об этом они сейчас думали оба, каждый по-своему. Второй раз он заметил — Верка застонала уже громче, и он почувствовал, как внутри обдало его как будто пламенем, а когда кончал, он тоже с трудом сдерживал крик. А потом они опять сидели, глядя друг на друга. И что бы кто ни думал по этому поводу, угрызения совести их не мучили.
— Мне пора. Я приду к тебе послезавтра. Можно?
— А завтра нельзя?
— Нельзя, но я постараюсь. Можно тебе позвонить?
— Запиши номер.
Он позвонил через пять минут после ухода, по дороге домой. Сказал просто:
— Я тебя люблю.
А Верка ничего не сказала. Она плакала. От счастья.
А дальше было еще много чего. Все эти вещи, банальные до безобразия, в каждой семье происходят по-разному. Но закономерности проследить можно. Одна семейная пара была счастлива во всех отношениях — с точки зрения и окружающих, и одной из половин. Пока вторая половина, уходя утром на работу, не сказала:
— Возьми бумагу там, на столике. Это тебе.
И закрыла за собой дверь. А на столике лежало приглашение в суд на развод. Так поступают те, кто хочет сберечь нервы по максимуму в данной нервомотательной ситуации. Тихушники. Держатся до последнего. Остальных ожидает удел скандалистов. Причем чем продолжительнее, яростнее период скандалов, тем больше шансов, что дело кончится ничем. Поругаются и перестанут. Все логично, раз ругаются — значит, есть за что. И большинству действительно есть. А Саше было не за что. Вдобавок он терпеть не мог ругаться. С Мариной жил мирно и, надо сказать, неплохо. Удобно. Она была комфортабельной женой для человека, которому в принципе надо, чтобы его поменьше трогали и не мешали реализовывать свои интересы, не имеющие отношения к интересам семьи. Он был сыт, обстиран, отглажен, даже сейчас. А жизнь до этого заменял ему экран компьютера. Он мог сидеть за ним круглосуточно, не выходя из дома. Что всех и устраивало, особенно Марину. Была она неглупой и всегда понимала, что села не в свои сани. По изумленным лицам подруг, смотревших на ее мужа с чисто женским интересом, когда она его с ними знакомила, по сочувствующим взглядам прохожих в его сторону, когда они шли куда-то вместе, даже по лицам акушерок, когда выписывалась из роддома. На всех было написано одно и тоже: «Ну надо же!» А тем не менее за эту мужскую стать и симпатичную внешность ей же и приходилось расплачиваться. В буквальном смысле. Она работала, заводила связи, нужные на данный момент, и на всякий случай те, которые вдруг потом пригодятся. Строила свой дом и свою жизнь. Ребенка завела. С трудностями превеликими, не просто так. И сейчас несладко. Но ничего. Не век же это будет продолжаться. Старалась как могла. Иногда, конечно, хотелось заорать, затопать ногами. И она орала и топала. Но редко, надо отдать ей должное.
