Череда воспоминаний продолжалась. Каким смелым поступком с его стороны было переодеться рождественским шутом, проникнуть в зал, где праздновали Рождество самые знатные аристократы Англии, и бросить дерзкий вызов королю и архиепископу Солсберийскому. Да еще сделать это с таким изяществом, что им обоим пришлась по душе его дерзость. Все собравшиеся были в восторге от его фокусов. И Констанс была в таком же восторге, как и все остальные. Она не могла противостоять его смелым выходкам, его неотразимо опасному смеху. Точно так же, как Абеляр и Элоиза не могли противостоять друг другу.
«Такая же горькая судьба уготована и мне», – сказала себе Констанс. Предаться безудержной страсти к бродячему певцу означало бы безвозвратно погубить себя.
Весной Сенред, несомненно, возвратится во Францию. Нет никакой вероятности, что она снова увидит его. Если его рассудок прояснится, он, без сомнения, вернется к учебе. В Винчестере кто-то сказал, что Абеляр занялся преподаванием.
Солнце уже поблекло, когда рыцари въехали в лес. Сразу похолодало, и Констанс плотнее закуталась в плащ. Высокие дубы заслоняли почти весь свет, и в Чилтернских лесах было так же сумрачно, как и на душе у Констанс. Она не хотела отрекаться от единственной любви, которую ей суждено было познать в жизни, но эта ее любовь была обречена на горькие муки. Ведь она ничего не знает о нем, не знает даже, откуда он родом. Если верить слухам, он близкий друг Абеляра, лишившийся рассудка из-за постигшей его учителя трагедии, но ведь он отрицает даже это.
Констанс понимала, что не должна даже думать о нем. Если она обратится с прошением к королю Генриху, возможно, он разрешит ей выйти замуж за Томаса Моршолда или другого столь же достойного человека.
Это добрый, заслуживающий доверия человек, любящий детей, достаточно уже пожилой, чтобы стремиться к спокойной, хорошо устроенной жизни. Ее богатства достаточно, чтобы обеспечить ему все это. Если Томас Моршолд будет доволен, довольна будет и она.
Конечно, только довольна, но не счастлива. И вдруг в ней зародилось какое-то отчаянное бунтарское чувство. Что-то решительно воспротивилось в ней семейной идиллии с Томасом Моршолдом. Констанс готова была проклинать судьбу за то, что та лишила ее единственного человека, которого она полюбила.
Несколько минут она отчаянно боролась с собой, со своими мыслями.
Матерь божья, что с ней такое творится? Никогда в жизни не испытывала она ничего подобного. До сих пор всю свою жизнь она посвящала исполнению долга, но никогда, однако, не вкладывая в это своего сердца. Стремиться к любви и счастью всегда казалось ей глупостью. Такой бесценный дар был недоступен для наследниц короля Генриха.
Она выпрямилась в седле. У нее такие прелестные дочурки. И если она встретится и поговорит с королем, он разрешит ей выйти замуж за такого достойного, доброго человека, как Томас Моршолд.
Карсфу возвратился к ней. В тусклом свете впереди было заметно какое-то непонятное движение.
– Подождите меня здесь, миледи, – распорядился он, проезжая мимо.
Тем времени Констанс уже успела распознать смутные тени в лесу. Это были не разбойники, как подозревал Карсфу, а бродячие угольщики и свинопасы со своими оборванными семьями. Она не сомневалась, что они ищут себе какое-то пропитание, ибо зимой живут тем, что им удается собирать в лесах, и, конечно же, им приходится очень трудно.
Констанс пустила своего большого жеребца следом за Карсфу. У них была с собой провизия, которой снабдила их леди Селфорд, а Карсфу закупил мясо и свежий хлеб в гостинице «Туайфолд».
Угольщики стояли у дороги, наблюдая за их приближением. Ни Констанс, ни кто-либо из рыцарей не знали их языка. Седой пожилой человек, который, очевидно, был среди них главным, мог немного говорить по-сакски.
– Леди, – сказал Карсфу, возвратившись к ней, – лучше не останавливаться здесь. Мы не сможем накормить всех голодных, которые скитаются по этому лесу.
Своей безжалостностью Карсфу не уступал Эверарду. Натянув поводья, Констанс рассматривала детей. Какую-то заботу проявляли о лесных людях только монахи, но и они не слишком старались, зная, что эти люди не отличаются набожностью.
– Отдайте им хлеб и мясо, Карсфу. Все запасы, которые нам дали на дорогу в Бейсингстоке.
Она повернулась к главному среди угольщиков, чтобы заговорить с ним. Его глаза вдруг широко открылись, по толпе пробежала дрожь странного волнения, даже, может быть, страха.
В следующее мгновение лесные люди ринулись в лес.
– Возвращайтесь, мои рыцари накормят вас мясом и хлебом! – крикнула Констанс.
Ответа не было. Внезапно все вокруг наполнилось шумом и движением, из леса выехали многочисленные всадники. Предостерегающе закричали рыцари.
Констанс стала разворачивать своего жеребца, и он поскользнулся в жидкой грязи. Карсфу хотел подъехать к ней, но два всадника в масках и темных плащах разделили их. В следующий миг Карсфу уже топтали копыта лошадей.
Прежде чем она успела вскрикнуть, нападающие набросились на нее. Один из них схватил поводья ее коня. Констанс с ужасом услышала позади себя хриплые крики и звон мечей сражающихся рыцарей.
У нее даже не было времени выхватить свой кинжал, да и вряд ли он ей чем-нибудь помог бы. Она кричала, как могла отбивалась, вырывалась из чьих-то крепких рук, пока ей не нанесли сильный удар по затылку.
После этого для нее наступила полная тишина. И кромешная тьма.
Малое дело, но честь не мала,
Если будет угодно то благосклонным богам.
Вергилий, «Георгики»[5]
19
Совершив головокружительный прыжок через межевую канаву, Тьерри де Инер с приглушенным воплем приземлился на другой ее стороне. На поле, откуда он только что так позорно бежал, вооруженные граблями и мотыгами вилланы все еще искали того, кто навлек на себя их справедливый гнев. Высунув голову из-за густых зарослей, на фоне светлого неба Тьерри хорошо различал их фигуры и слышал разъяренные крики. К счастью, заросли молодых буков и дубов надежно укрывали его от взглядов преследователей. На какой-то миг он мог чувствовать себя в некоторой безопасности.
Де Инер потер голову. Падая, он обо что-то ударился и, осмотрев свои пальцы, увидел, что они в крови. Где же, черт возьми, Сенред, из-за которого вся эта заваруха и случилась?
Услышав тихий свист, он вздрогнул.
– Ну и осел же ты, Инер, – шепнул хриплый голос. – Едва не свалился мне прямо на голову.
– Сенред! – Скосив глаза, Инер поискал своего приятели в тенистых зарослях.
До них все еще доносились крики их преследователей.
– Ну и свалял же я дурака, отправился вместе с тобой из Винчестера в эти забытые богом места. Эта деревенщина безнадежна! Нас закидывают гнилыми овощами, осыпают насмешками, того и гляди проломят головы – вот и вся награда за наши труды. – Он испустил глубокий вздох. – Какого черта тебе взбрело в голову петь эту проклятую песню о том, что матерь божья не была девственницей? Да еще в такое время. Ты что, забыл, что сейчас Рождество?
