Вскоре после этого Оливье наконец подписал сертификат. Я не спрашивал, почему понадобилось столько времени и какие любезности пришлось ему оказать, на каких условиях была заключена сделка. Подозреваю, что нежный неврастеничный птенчик поморщился и слопал здоровенный кусок грязного пирога. Да пусть поступает, как хочет, не мое это дело. Взялся ухаживать за моим братом, теперь Хью смотрел на меня, как на врага. Если хочет, пусть переманит на свою сторону старину Заторможенный Скелет.
Мы с Марленой оставались на Мерсер-стрит. Сначала я воспринимал это как экономию — почему бы и нет, квартирка-то бесплатная, — и не сразу понял, что мы прячемся, тем более что светская жизнь у нас шла, и хотя я, по уговору, держался подальше от дилеров, мы успели подружиться с реставраторами, экспертами и одним замечательным парнем по имени Сол Грин, тощенький такой коротышка, он управлял семейным магазином красок на 15-й улице. Куда приятнее погружаться в любопытную историю, скажем, красного краппа, чем выслушивать перипетии последнего аукциона «Сотбиз».
Марлена скребла по сусекам, пытаясь найти Лейбовица на продажу — имелся на примете коллекционер, — но лучшие дни мы проводили, попросту гуляя. В первые дни осени мы брали напрокат машину и катили вдоль Гудзона мимо подозрительных лавочек и заброшенных домов. Вообще-то интересно было знакомиться с этой стороной Америки, а в одной из этих поездок в душном сарае в Райнклиффе я обнаружил плохонькую картинку с отчетливо читающейся подписью: Доминик Бруссар, 1944. Грубый синтетический кубизм, такую штуку можно купить, выехав на выходные из Мельбурна, — тяжелые черные штрихи, неточный расплывшийся цвет, подобную ерунду, наверное, ценят в России, но на рю де Ренн, 157, — вряд ли.
Пол в сарае был земляной, картина стояла у стены. Это не искусство, до искусства не дотягивает. Столько простояла там, что рама пропиталась сыростью Райнклиффа, и такое небрежение казалось преступным, ведь теперь эта штука представляла собой ценность, словно какашки термита, который до сих пор относился к исчезнувшим видам.
Поплевав, я стер грязь в уголке и расхохотался, так ясно проступил характер «художницы». Воровка — она украла у мастера и холст, и краски. Чувство цвета отсутствует напрочь, под ее рукой палитра Лейбовица сделалась безвкусной. А она осталась вполне довольна собой.
Так и видишь: наклоняет голову набок, восхищаясь движениями своей кисти, ядовитой змеи в летней траве. Никакой силы в запястье, натиска, вкуса. Никакого таланта. Противно.
Если моя реакция показалась вам избыточной, жестокой, так вот: Марлена еще не так взвыла.
— Нет! — сказала она. — Ни в коем случае! Не покупай!
Я смеялся. Я так и не понял ее, не знал, что она по-прежнему старается уберечь Оливье от его матери. Разумеется, рука врагини была ей известна, однако прежде она не сталкивалась с ее собственными картинами, и вот, все обнажено, все напоказ: полное, жуткое отсутствие не только таланта — души как таковой. Перед этой пустотой ей физически дурно стало, признавалась мне позже Марлена.
Ничего не соображая, я занес полотно в маленькую контору, выгороженную внутри сарая. Приятная седовласая женщина смотрела по телевизору футбол, грея опухшие ноги на электрорадиаторе.
— Сколько?
Она бросила взгляд поверх очков.
— Вы художник?
— Да.
— Триста.
— Это дерьмо, — вмешалась Марлена.
— Это — наша история, милая!
— Я сожгу ее на хрен! — продолжала Марлена. — Только попробуй принести ее домой!
Женщина с любопытством покосилась на Марлену.
— Две сотни, — равнодушно сбавила она. — Подлинник маслом.
Ровно две сотни у меня и набралось. Я заполучил картину за $ 185 плюс налоги.
— Вы женаты?
— Нет.
— А похоже.
Она аккуратно выписала чек, а пока заворачивала мое приобретение в газеты, Марлена уже вышла и направилась в машине.
— Теперь купите ей что-нибудь хорошее, — посоветовала женщина.
— Непременно, — пообещал я и повез свою милую обратно в город Нью-Йорк, горы Таконик, река Соу-Милл — ровно шестьдесят минут ледяного молчания.
44
Оливье подписал фальшивый документ и замучался так, что даже умереть нет сил, сказал он мне. Ползком возвращался к жизни, бедняга, на прежнюю свою работу у Маккэйна.
— Там меня не любят, Хьюи, но для их клиентов я вроде шута привычного. Шут! — крикнул он бармену-ирландцу, и тот откликнулся:
— Ваша правда, сэр.
Оливье выпил коктейль и проглотил синюю капсулу.
— За честный труд! — провозгласил он.
Жуйвенс стоял у него за плечом, так что на этот раз он подносил большую мягкую ладонь ко рту УКРАДКОЙ. Лекарство еще нужно протолкнуть в горло.
— Поблагодарите вашу мать за кроликов, сэр! — сказал он. Давно уже перенял от меня эту АВСТРАЛИЙСКУЮ ШУТКУ.
И я тоже принял капсулу. Что теперь со мной будет?
За круглым маленьким столом Оливье принялся меня расспрашивать:
— Ты когда-нибудь видел ее отца, Хьюи? — Про отца Марлены спрашивал.
Я ответил, что никогда не бывал в Беналле.
— Водитель грузовика, на хрен, можешь себе это представить?
Водители грузовика у Жуйвенса возражений не вызвали. Он покатил прочь, словно под ногами у него надувной мяч, руки растопырил в стороны.
Я стал думать о водителях грузовиков. Представил себе, как все они встраиваются в один ряд вдоль шахты Мадингли.
— Так что теперь ты понимаешь, с чем я имею дело.
В каком смысле? Он смолк и печально развернул карту Нью-Йорка на маленьком столике. Надрезал ее ножом для сыра.
— Что не так с водителями грузовиком? — недоумевал я.
— Ей нравятся здоровые грубые парни, пропахшие пивом. Вот оно как. А если заполучит хулигана, от которого еще и льняным маслом несет, тут уж и вовсе — сука в охоте. Понял ты меня?
Я одно понял: нефиг резать карту ножом для сыра, смотреть противно, как он ее курочит. Порвал пополам. Большие синие слова ВЕСТ-ВИЛЛИДЖ спланировали на пол.
Я обеими руками держался за голову. Может, и застонал. А вы бы на моем месте удержались?
— В чем дело, старина?
Я сказал, у меня голова кругом пошла от разговоров про отца Марлены. И пусть он, пожалуйста, уберет карту.
— От карты головокружение как раз и пройдет, старина. Хватит мычать. Ты мычишь, — повторил он, — мычишь, да и только.
— Так что там с отцом Марлены?
— Помер от рака легких, — ответил он, — однако портит жизнь до сих пор.
Оторвал еще кусок карты. Я проследил, как обрывок медленно опускается на пол, но он подхватил его, скомкал, швырнул на стойку. НЕТ, ЭТО МЕНЯ НЕ УСПОКОИЛО.
