— Я тоже. Нет, не так. Я очень люблю тебя. Я скоро. Прилечу ночью, может быть часа в четыре.
— Я тебя встречу, слышишь? Я постараюсь успеть, сегодня закончу эти дурацкие переговоры и сразу поеду.
— Не нужно, спи. Я приеду утром. Я вернусь утром. Домой.
— Я тебя никуда больше не отпущу, поняла?
— Я и сама… Подожди, тут такая толпа! Слушаешь?
— Да.
— Я больше никуда не уйду, обещаю.
— Ты же не веришь в обещания, — смеется Женька. — Но мне нравится.
— Я обещаю, — повторяю я, и ощущаю, как разжимается, взрывается комок в горле. В носу щиплет, и слезы так неожиданно захлестывают с огромной, накатившей изнутри волной любви. Я стою и плачу посередине огромного гулкого зала аэропорта, и совершенно не нахожу в себе сил успокоиться.
— Ну что ты, малышка, ну не плачь. Все позади. Теперь все будет только хорошо, слышишь меня?
— Угу.
— И перестань плакать, а то я сейчас тоже разревусь, впервые, наверное, лет за пять. Ну? Носового платка у тебя, конечно же, нет?
— Нет, — мне становится смешно. Она знает меня, как свои пять пальцев.
— Любимая. До завтра.
— Пока.
Она еще что-то говорит, но в трубке раздаются гудки, и я, всхлипывая, как трехлетний ребенок, вытираю лицо ладонью, убираю телефон в сумку и иду на посадку. Весь многочасовой перелет я не спала, я наслаждалась счастьем. Наконец-то все было ясно и просто. Я люблю и любима. Я возвращаюсь туда, где меня ждут. Моя Женька. Самая лучшая в мире. Самолет плавно летел мимо огромной полной луны, освещавшей редкие облака внизу, под крыльями, волшебными серебристо-неоновыми полосками.
Звезды мерцали в такт звучащей у меня в ушах пронзительной блюзовой мелодии. Я была счастлива. Мне даже нечего было хотеть еще.
Мягкая посадка, формальности прилета, желтое такси с усталым водителем с пышной полуседой бородой, тихонько рассказывающим полусонной мне что-то о несомненном вреде курения.
— Город — сам по себе стресс, дочка, а ты еще и губишь свой организм. Надо жить так, чтоб было и голове хорошо, и сердцу, и телу твоему. Понимаешь? Да ты спишь совсем! Ну спи, спи.
Когда я добралась до кровати, то поняла, что у меня попросту нет сил ни принять душ, ни как следует расстелить постель. Уже светало. Впереди меня ждал хороший день, я написала Женьке смс: «Долетела, сплю, люблю, до завтра!» и отключилась.
* * *
Ну, кому и что от меня нужно? Рука нащупала телефон, одновременно противно вибрирующий и воющий музыкой из «Крестного отца». Семь! — констатировал один открывшийся глаз слияние точек электронных часов на будильнике напротив. Семь утра! Ты не жилец, — адресовал мозг звонившему. Ой, Катя. Ее номер. Ну, что ей может быть нужно?
— Да? — я вложила в это «да» все возможные интонации раздражения.
— Она разбилась. У самого аэропорта. Ночью сегодня. Она, наверное, ехала встречать тебя. Да? Мне позвонили час назад. Ее мама. Она разбилась, ты понимаешь? Все из-за тебя! Поняла? Все из-за тебя!!!
раньше, когда отступала боль, оставался зеленый ил
на дне реки, по которой уплыл тот, кто меня любил,
я отпускаю небрежность фраз, ревность, печаль и месть,
ведь только память делает нас, такими, какие есть,
ведь только память тонкой рукой лепит нас изнутри,
я уплываю другой рекой, медленно, посмотри…
мне не хватило ни силы воли, ни откровенных слов,
что же останется после боли в памяти берегов?
