Он уехал в Южную Америку и дал мне знать об этом. Я думаю, он боялся наказания. Я собиралась получить ордер на его арест, но быстро отказалась от этой идеи. Я не хотела — из-за Сабины. Он исчез, и я решила оставить все как есть. Она тогда уехала в Америку. Не хотела говорить почему. На самом деле, Макс, она ненавидит меня. Потому что я ее родила, потому что я его любила, потому что я ей лгала, потому что я слишком поздно все это… Это одна из причин, почему она осталась в Лос-Анджелесе. Она не хотела больше возвращаться.
— Но вы с ней разговаривали?
Она беспомощно посмотрела на меня:
— Она иногда звонит мне. Раз я у нее была, летом тысяча девятьсот девяностого. Тогда мы наконец поговорили. Но возвращаться назад она все еще не хочет.
— Когда ты последний раз с ней говорила?
Она беспомощно взглянула на меня, в ужасе от собственной забывчивости.
— Господи, я и не помню. Неделю назад? Или месяц? Не знаю.
— Она тебе не сказала, где она сейчас?
— Нет, об этом она никогда не говорит. С ней ведь ничего плохого не случилось?
— Эстер? Имя Сэма Зайденвебера тебе ничего не говорит?
Она кивнула, дважды. Я видел, как она устала. Но я уже не мог остановиться.
— Зайденвебер описал всю эту историю, Эстер. Получилась целая книга. Нынешней осенью она выходит.
Она потрясенно смотрела на меня. Потом взяла меня за руку:
— Сэм Зайденвебер посвятил свою книгу твоей дочери, Эстер.
Слезы снова побежали по ее лицу.
— Макс? — прошептала она. — Обними меня, пожалуйста, а?
12
После разговора с Эстер ярость моя исчезла.
Но что-то все еще мешало мне. Очевидно, столкнувшись с этим морем позора и вины, я почувствовал свое бессилие. Придется ждать, пока она не позовет меня, иначе у нас ничего не получится.
У меня все еще оставалось слишком много вопросов. Как узнать, какие чувства Сабина испытывала к Сэму? Не приняла ли она с глубокой печалью его offer[58]— после бесконечных поисков истины, после Vatersuche[59]? Она что, Флоренс Найтингейл[60], Мария Магдалина или святая Сусанна[61]? Или все три разом?
Вряд ли я когда-нибудь все это узнаю. Ответы на такие вопросы обычно содержат лишь часть правды.
13
У Сэма появилась надежда на успех, и, я думаю, он этому обрадовался, хотя продолжал все те же взволнованные речи:
— Я пишу не для того, чтобы стать знаменитым, но для современных детей, хочу передать им наш опыт, дать урок на будущее. Кто я такой — не имеет значения для книги. В ней рассказывается об инстинкте выживания, который может оказаться сильнее, чем самое страшное, самое отвратительное зло…
Становилось поздно. «Франкфуртер-Хоф» напоминал бедлам. В центральном баре, набитом помешанными на книгах безумцами, было жутко жарко. Сэм выглядел бледным и ослабевшим, я подумал, что ему пора спать, мне и самому хотелось отдохнуть. За этот вечер я слишком много выпил, сделался сонным и тяжелым, и мне было трудно двигаться.
Я повел Сэма в номер. Он был тих, к нему вернулась странная серьезность, которую я заметил днем. Прихрамывая, он подошел к креслу, стоявшему в коридоре, у двери номера, и сел.
— Макс, я должен тебе кое-что сказать.
— Сэм, — с трудом выговорил я (опьянение поднималось и спадало волнами, но я старался сконцентрироваться). — Я тоже хочу тебе что-то сказать.
Он рылся в кармане, сердито, словно никак не мог найти то, что искал. А я говорил, стараясь не терять времени на собственные рассуждения. Я больше не мог обходить это молчанием.
— Ты знаешь, Сэм, я ведь раньше тоже хотел писать. Сабина всегда пыталась усадить меня за стол. И теперь я заканчиваю…
— Сабина звонила, — перебил меня Сэм.
Я стоял перед креслом, возвышаясь над моим старым соперником. В голове сразу стало пусто. Я присел на корточки:
— Где… где она?
— Она здесь, Макс, она во Франкфурте. Я еще днем собирался сказать тебе. Ее сообщение было на автоответчике в моем номере, я прослушивал его, когда переодевался. Она здесь, она оставила номер своего телефона. Я ей еще не звонил.
Я молчал. Мне стало холодно.
— Вот как, — сказал я наконец, — ты собираешься ей звонить?
— Нет. Послушай, Макс. Она хочет, чтобы ты ей позвонил. Она спрашивала, какой у тебя телефон. Она плакала. Сообщение было такое странное. Ее отец умер, сказала она и попросила прощения. Последнего я вовсе не понимаю. Может быть, дело в том, что она так долго была в отъезде и не давала о себе знать? И мы от этого страдали, беспокоились… В этом было что-то безумное, правда? Непонятное… но простительное, ты согласен? Потом она снова спросила, можем ли мы ее простить. Она говорила эмоционально, в ее голосе звучал страх. Я просто был потрясен, думал об этом весь день, но не мог выбрать время сказать тебе.
Он помолчал, глядя перед собой, потом заговорил снова:
— Самым странным во всем этом, конечно, было сообщение об отце. Мне всегда казалось, что он умер много лет назад.
Я ущипнул себя за ногу сквозь карман штанов. И ничего не сказал. Я молчал.
Сэм протянул мне записку с ее номером, медленно, словно бумага была налита свинцом. Я взял ее. Она была сложена аккуратным конвертиком. Похоже на письмецо с объяснением в любви. Я аккуратно развернул ее. Телефон был написан в самой середине листка, еще хранившего тепло внутреннего кармана Сэмова пиджака.
Сэм старался не глядеть в мою сторону, лицо его было замкнутым, может быть, просто от усталости.
— Лучше всего будет, если ты сам ей позвонишь, — сказал он. — Как бы от нас обоих.
И кивнул мне.
Я поднялся и обнял его. У него в глазах стояли слезы, у меня тоже. Сэм с трудом встал, отпер дверь и вошел в свой номер. Он не попрощался.
14
Я шел по бесконечным коридорам отеля к выходу на улицу, к своей машине. Ноги мои словно ничего не весили. Казалось, я вот-вот взлечу. Медленно-медленно ехал я через ночной Франкфурт к своему отелю. Машин было мало, город замер в ожидании утра. Просторные тротуары, тишина и неуловимое очарование.
