Женщина переглянулась со вторым ветеринаром.
— Обмороки бывают?
— Допустим, бывают.
— Кровь не поступает к голове, — сказала женщина Биллу.
— Что еще?
— Давление понижено. Возможно, также назревает острое воспаление брюшины.
— Но он хочет отправиться в путешествие, — сказал Билл.
— Совершенно исключено, — сказал второй ветеринар.
— А что за поездка? — спросила женщина.
— По морю. То ли круиз, то ли просто ему нужно попасть в определенное место таким путем. Поездка недлинная, не слишком утомительная.
Налив себе вина, Билл обвел собеседников взглядом.
— Неправдоподобно. На все сто процентов, — сказал бородач.
— Нет, такого мы допустить не можем, — сказала женщина. — Ни за что. Нельзя злоупотреблять доверчивостью читателя.
Билл осушил бокал с вином, чувствуя, что тоже увлекся этой забавной игрой.
— Но если у него нет никаких симптомов, кроме дурноты? Кровь не поступает к голове? Как раз в таких случаях люди и отправляются в круизы.
— Извините, но это совершенно исключено, — сказала женщина.
Бородач сказал:
— Если вы навяжете ему симптомы, которые мы обговорили, единственный правдоподобный вариант — направить его к врачу.
— Или просто смириться с тем, что он вот-вот впадёт в кому.
Прежде чем приступить к еде, Билл аккуратно нарезал всю порцию мяса. Привстал, высматривая официанта. Воздух имел отчетливый привкус — привкус счастья.
— Вы только не обижайтесь, но мы не о попугайчике говорим. Мой герой — здоровый во всем остальном человек.
— Здоровый во всем остальном. Остроумно подмечено.
— Эти ваши здоровые люди — здоровые во всем остальном или в целом — не дают врачам применять их знания. Вот в чем вся закавыка.
— Животные, только животные и никого, кроме животных, — сказала женщина, подавшись вперед, упершись руками в стол.
Биллу удалось привлечь внимание официанта; он помахал своей пустой рюмкой, делая над ней пассы свободной рукой. Бородач налил своим коллегам вина.
— Ну хорошо, — сказал Билл, — согласен. Я заставлю моего героя капитулировать перед советами и мудростью специалистов. Что конкретно предпримет врач, если к нему заявится человек в таком состоянии?
— Тут же вызовет "скорую", черт подери, — сказал бородач. — Что тут еще предпримешь?
Эта фраза всех ужасно развеселила. Второй ветеринар сходил к столику Билла за его стулом, Билл уселся, съел еще кусочек мяса. Официант принес бренди, а англичане заказали еще вина.
Потом было решено поехать за город, в некий ночной клуб на побережье, популярный среди ливанцев, — они стекаются туда толпами, принося с собой тоску и боль изгнания. Билл сидел в такси, притиснутый к дверце, чувствуя, как в голове все путается, растворяется в тумане. Одурь. Сколько лет он не слыхал и не вспоминал этого слова. Ветеринары пытались заставить шофера сымпровизировать стишок в честь Катаклизмоса, местного большого праздника, отмечаемого в память о всемирном потопе.
В просторных залах клуба было полно народу. Немолодая женщина с беспроводным микрофоном в руке, лавируя между столиками, стенала нараспев то по-арабски, то по-французски. Билл сидел и пил на краю длинного стола, где локоть к локтю теснились пять ветеринаров — у самых дверей к троице его знакомцев присоединились еще двое. Широколицая ветеринарша позволила ему положить напряженную руку на ее рыхлое, как вспаханная земля, бедро. Каждые сорок секунд раскупоривалась очередная бутылка шампанского. Биллу показалось, что в дальнем углу зала — его книга, тучная и забрызганная щелоком, с лужей кислоты вместо лица, застегнутая на молнию и обесцвеченная, с обломанными, поблескивающими в кровавом месиве зубами. Это было так реально, так явственно, что с него ненадолго слетела одурь. На танцполе, прильнув друг к другу, топтались пары, бутылка шампанского разорвалась прямо у какого-то мужчины перед носом — тот замер в плотном облаке крови и пены, озабоченно осматривая свой испорченный костюм. Куда ни глянь — подтверждение сентенции, что мода отражает жизнь: на женщинах украшения в виде черепов, на некоторых бравых молодчиках — солнечные очки в камуфляжной оправе и экипировка враждующих милицейских формирований Ливана. Споры прокатывались по залу волнами, хлопали пробки, журчало шампанское; Биллу подумалось, что в воздухе витает какое-то двойственное настроение: задумчивость под покровом болтовни и шума, тоска по дому, за которой скрыта некая тайна: на самом деле люди только делают вид, что хотят отгородиться от войны, — война затягивает их в свой омут, и здесь они собрались, чтобы, взявшись за руки, добровольно пройтись в пляске смерти мимо разграбленных отелей, мимо пустырей, сплошь заваленных обломками. И, разглядывая странного человечка с набеленным лицом, который вышел на маленькую эстраду, чтобы спеть "Мэкки-нож", безупречно — аж мороз по коже — копируя знаменитый шкворчащий, как картошка на сковороде, голос Луи Армстронга, Билл испытал омерзение: как противно, когда подобный звук издает лилипут, живущий в чемодане, чертик из коробочки, тьфу, гадость, кровь леденеет, но ветеринары поддались чарам, сидели не перешептываясь, не моргая, это была песнь акулы, которой они дожидались всю ночь, стишок в честь катаклизма.
Дышать было больно. Он провел рукой по бедру женщины. Ее стрижка — прямая челка до середины лба — почему-то навевает ощущение, будто щупаешь учительницу в кладовке, среди свежести новехоньких тетрадок и мелков, запасенных на весь учебный год. О Боже, сделай так, чтобы она согласилась. Позднее, в мужском туалете, Билл и бородатый ветеринар сошлись лицом к лицу и разминулись, не обменявшись ни словом, ни жестом. Совершенно естественно для непредсказуемой долгой ночи в далеком городе среди незнакомых людей. Биллу показалось, что с того момента на эспланаде, с бризом и цветными лампочками, успела пройти целая жизнь.
Проснулся он в своем номере на кровати — раздетый до трусов, но в носках и в одном ботинке. Далеко не сразу сообразил, где находится. А разобравшись, попытался припомнить, как сюда добрался. При каких обстоятельствах и с кем он ушел из ночного клуба, память не зафиксировала. Ему стало страшно, он вообразил, как выписывает ногами вензеля невесть где, как идет, пьяно пошатываясь, сквозь мрак. Мир чрезвычайно опасен. Теперь-то до него дошло, какой идиотизм — бросать вызов этому чудовищу. Еще повезло, что уцелел. В пачке — одна, последняя сигарета. Он снял ботинок, закурил. Странно воображать себя в момент прошлого, которого не помнишь: как с фантастическим проворством маневрировал, петлял, путал следы — потом за целую жизнь не разберешься. Ему было стыдно и жутко, но одновременно он ощущал, что ему покровительствует какой-то сатанинский талисман. Важное он помнил: как его одноклассник, знаменитый пожиратель кузнечиков, разинул рот, демонстрируя объедок крыла и один глаз, как по зубам текли соки изжеванного тельца.
Он пошел в ванную отхаркаться. Прокашлялся, все-все выплюнул. Справил нужду. Стряхнул в унитаз последнюю каплю мочи. В этом — вся его жизнь. Положил недокуренную сигарету на стеклянную полочку, умылся. Вытерся полотенцем, вышел, присел на край кровати, задумчиво куря, рассматривая сигарету в своей руке: отличная идея — завернуть маленький столбик измельченного табака в тонкую бумагу, гениальное изобретение, подкормка для мозгов. Забавно, что он раньше никогда этого не замечал.
