Задумавшись, Берельм не сразу сообразил, почему крики усилились и свидетельствовали теперь не просто о радости и почтении, а о подлинном благоговении…
Ну, наконец-то… Соизволила явиться. Впрочем, женщинам свойственно опаздывать. Даже самым заурядным. А если тебя считают героиней, спасительницей Аксамалы, и готовы затоптать друг друга насмерть, лишь бы коснуться края платья, то сам Триединый велел зазнаться.
Флана взошла на помост легкой походкой, словно танцовщица. Фисташковая гамурра[32]из айшасианского шелка позволяла разглядеть юбку цвета весенней листвы и расшитый серебряной нитью корсаж закрытого платья. Огненно-рыжие волосы расчесаны на пробор и заплетены в две косы, которые закручены по бокам головы наподобие бараньих рогов. Помнится, нашлись советчики, настойчиво уговаривающие Флану обернуть косу вокруг головы. Якобы это должно напомнить народу венки древних героев-победителей. Но она отказалась, сославшись на нежелание ходить с крученым калачом на голове. Будто из булочной сбежала.
Когда Гуран вернулся после вылазки, которую так и не решился назвать удачной или неудачной, голову кондотьера Жискардо Лесного Кота выставили на всеобщее обозрение на Клепсидральной площади. Горожане толпой валили поглядеть на человека, который угрожал Аксамале захватом, но нашел смерть от женской руки. Подъем гражданского и боевого духа был настолько силен, что Гурану с его гвардией пришлось сдерживать вооружившийся чем попало люд, который рванулся к стенам и воротам – бить захватчиков. Только их труды (и студенческой гвардии, и возмущенных горожан) оказались напрасными. Отряды, стянутые кондотьером под город, уже на второй день после его смерти начали разбегаться. Рекрутированные крестьяне просто-напросто бросали оружие и, прихватив из обоза мало-мальски ценное имущество, расходились по домам. Наемники, а вернее, их командиры, перегрызлись между собой, как голодные коты из-за жирной рыбины. Каждый хотел занять место Жискардо и командовать остальными. Но тут возникал вопрос, по обыкновению предшествующий всем дракам на сельских танцульках: «А ты кто такой?» Не найдя на него ответа, который удовлетворил бы обе стороны, переходили к выяснению отношений на кулаках. Сцеплялись и разрозненные отряды наемников. Где пять на пять, где два десятка против двух десятков. Побежденные, не скрывая возмущения, покидали лагерь. Победители вскоре уехали тоже, поскольку оказались в меньшинстве. Их сил недостало бы ни на штурм, ни на осаду.
По поводу чудесного избавления Аксамала гуляла три дня, благополучно уничтожив скудные запасы продовольствия. К счастью, как только открыли ворота (само собой, установив надлежащую охрану), в город потянулись селяне. Урожай в минувшем году вышел неплохой, и даже вражеская армия, рыскавшая по округе, не сумела разорить все хутора и деревни. Берельм приказал не скупиться с оплатой труда селян. «Младоаксамалианское» правительство закупало зерно, солонину, сыр, капусту, морковь и прочие необходимые для выживания харчи на деньги, отнятые у лишенных прав гражданства дворян. Потом продовольствие раздавали неимущим, стараясь вести строгий учет.
За хозяйственными заботами мэтр Дольбрайн и его помощники прозевали, как Флана стала любимицей всей Аксамалы. Ее боготворили, на всех площадях только о ней и говорили, поэты и певцы прославляли ее подвиг, достойный, по их мнению, памяти героических предков Сасандры, ее появление во дворе Аксамалианского университета или на улицах караулили десятки желающих воочию приобщиться к знаменитости. Похоже, большинство слухов об «избранности» вчерашней девки из борделя распускал сам Гуран. Зачем это понадобилось вельсгундцу? Да бруха его знает! Но восторг аксамалианцев достиг той звенящей высоты, когда не обратить внимания на него никак нельзя. И вот под давлением обстоятельств совет «младоаксамалианцев» был вынужден назначить девчонку соправительницей Дольбрайна.
С тех пор они появлялись перед народом только вместе.
Берельм Ловкач никогда не был слишком высокого мнения о женском уме. Поэтому он не вникал – участвует ли Флана в обсуждении принимаемых правительством решений или только ставит подписи под указами и постановлениями? Если уж ничего нельзя поделать, то лучше не замечать… Иногда ему хотелось, чтобы скорее вернулся Мастер и отпустил его, рассказав о чудом выжившей сестре, о существовании которой Ловкач не знал до нынешнего лета. Тогда он поедет туда, куда укажет сыщик, найдет девочку – ей должно быть лет восемнадцать-двадцать – и приложит все усилия, чтобы она получила достойное воспитание и образование, а после и замуж вышла за хорошего человека. Почему бы и не за Гурана, к примеру? Берельм усмехнулся. Вельсгундец умен, честен до одури, способен на искреннюю дружбу и, кроме всего, наследный дворянин. Отличная пара. И увезет девчонку из этой Сасандры, которая долгие годы будет расхлебывать последствия призрачной свободы, даже если случится чудо и империя будет восстановлена.
– Прошу прощения, мэтр… – послышался тихий голос над ухом. – Я не сомневаюсь, что вы размышляете о благе Аксамалы, но прибыл посол.
Это Жильон. Его голос, вкрадчивый и вместе с тем властный. Не приведи Триединый иметь его во врагах. Тут и т’Исельн дель Гуэлла, начальник имперского тайного сыска, покажется белым и пушистым, просто домашним котенком каким-то. Жильон, казалось, всегда знал истину. Он не давал себе труда доказывать вину обвиняемых. Для него она была столь же очевидной, как и восход солнца на заре и двух лун вечером.
– Да-да… – рассеянно кивнул Берельм. Вернее, теперь Дольбрайн. Оглянулся на соратников. Гуран застыл у спинки кресла Фланы. Нерельм и Крюк стояли особняком, словно стараясь показать, что не выделяют никого из соправителей. Жильон, верный Жильон здесь, рядом. Протяни руку и ощутишь его крепкое плечо. Только почему-то прибегать к его помощи и поддержке хочется все меньше и меньше в последнее время. – Начинаем.
Посол Вельсгундии вышел вперед, поклонился правительству, потом народу Аксамалы. Было видно, что последний поклон дался ему с немалым трудом. Дворянин склоняет голову перед чернью и мещанами. И все же господин т’Клессинг фон Кодарра, дядька нынешнего короля Вельсгундии, пересилил себя. Ничего, у послов работа такая. Хочешь и дальше ею заниматься, смиряй гордость. А со слов Гурана Дольбрайн знал, что у т’Клессинга руки по локоть засунуты в королевскую казну и отказаться от прибыльного местечка для него будет смерти подобно.
Правитель милостиво кивнул, разрешая послу прочесть послание от короля т’Раана, что тот и не замедлил сделать, немилосердно растягивая слова, скрипя старческим голосом, источавшим странную смесь желчи и меда. Меда для них – Дольбрайна и Фланы, а желчи просто так, по привычке, просто по-иному он не может уже много лет.
Берельм слушал вполуха. Все равно его величество т’Раан отделался общими фразами о дружбе, которая насчитывает много веков истории и должна продолжаться и впредь, ничего не значащими соболезнованиями (хотелось бы верить, что они искренни) и прочей положенной по этикету ерундой. Польза от союза придет потом, когда выработаются правила торговли и размер взаимных пошлин, заложены будут основы военного сотрудничества, дипломатической поддержки, приняты законы о взаимной выдаче преступников и тому подобное. Интереснее было наблюдать за гримасами костистого лица т’Клессинга, оказавшегося в затруднительном положении. Он привык читать королевские письма, глядя в лицо правителя-адресата, а здесь его взгляд метался от рыжих кос Фланы к ровно подстриженной бородке Дольбрайна и обратно. Да еще успевал ожечь Гурана – посол еще не решил, радоваться ему или горевать, что его соплеменник входит в правительство Аксамалы, да не кем-то там, а военным министром…
