Мизинчик лихорадочно размышляла. «Она убежала и прихватила с собой меня. Как только она остановится, я спрыгну». Они пронеслись мимо небольшой бензоколонки и съехали с шоссе в спокойную аллею, обрамленную старыми домами с высокими деревянными потолками. Вдруг Мизинчик вспомнила, что в последнем особняке, «Дар-уль-Кхалил», живет двоюродный брат Маджи, дядя Уддхав, и для нее блеснула надежда. Он вдовец и изредка сдает одну крошечную комнатушку — шесть на восемь футов — матросам из доков. Мизинчик мельком заметила свирепого патана[167], сторожившего здание ночью: длинные ноги торчали из покрывала под деревянной лестницей, где он спал, прячась от ливня.
«Бахэнчод упырь, — кривясь в отвращении, называл дядя Уддхав афганца, что был родом из Кабула. — Когда не ссужает бедных фабричных под двадцать пять процентов в месяц, обменивает у матросов жестянки «Данхилла» «Стэйт экспресс 555» или это дерьмо «яшика»».
«На таких нельзя положиться», — подхватила тогда Маджи.
«Еще и кровожадный в придачу, — добавил дядя Уддхав. — Таскает с собой, сволочь, шестидюймовый тесак».
У Мизинчика душа в пятки ушла, когда они пересекли Вудхаус-роуд и затормозили у рыбацкой общины коли — на берегу прямоугольной бухты, наискось от мыса Нариман. Их захлестнул смрад гниющей рыбы. Мизинчик уткнула нос в ворот пижамы, словно тонкий, насквозь промокший хлопок мог защитить от едкого запаха. Вдалеке у дюн домишки жались друг к другу, укрываясь от яростных океанских ветров. В темноте раскачивалась одинокая кокосовая пальма.
Милочка остановила мотоцикл и, крепко ухватив Мизинчика за руку, стащила ее на землю.
— Пошли, — скомандовала она все тем же странным, скрипучим, так не похожим на ее обычный голос.
— Нет! — крикнула Мизинчик и, оглянувшись на безбрежный бушующий океан, вырвалась. — Никуда я не пойду, пока не скажешь, что происходит!
— Ты дрожишь, — сказала Милочка. — На, возьми мою дупатту.
— Но она же мокрая, — возразила Мизинчик и все же потянулась к изысканному шелку. Пальцы ее коснулись ткани, и от Милочки потекла энергия, загадочный жар и сияние, тут же сломив упрямство Мизинчика.
Милочка шла впереди, с дупаттой на талии, а Мизинчик — сзади, изо всех сил вцепившись в накидку. Она, конечно, страшилась морской стихии, но еще больше боялась остаться одна в темном незнакомом месте. Они миновали неосвещенную лачугу на окраине деревни, обошли кругом все селение и наконец остановились у пристани, где покачивался на волнах ветхий траулер да валялись в песке опрокинутые деревянные каноэ.
Милочка столкнула лодку в пенные воды Аравийского моря, а Мизинчик забралась с другой стороны, не выпуская из рук дупатту, которая лишила ее рассудка и решимости своим сверхъестественным, пронизывающим жаром. «Милочка мне как сестра, — думала девочка. — Она не причинит мне зла. Потом она отвезет меня домой». Ливень усилился, над бурными водами стелился густой туман. Лишь головы Мизинчика и Милочки покачивались на поверхности, словно дельфины, что вынырнули подышать. Со всех сторон разбивались неистовые валы, но маленький клочок воды вокруг каноэ оставался странно спокойным, радушно принимая Милочку, — так мать раскрывает объятия любимому ребенку. Горизонт окрасился слабым румянцем.
Мизинчик заметила рыбака, вышедшего из своего жилища. Она различила его белую набедренную повязку и футболку с темными полосами. Голову покрывала белая ткань. Рыбак вгляделся, приставив ладонь ко лбу, а затем снова скрылся в своей лачуге.
Внезапный порыв ветра сорвал шелковую дупатту с талии Милочки, выхватил ее из пальцев Мизинчика. Накидка зацепилась за корму и растянулась на воде хвостом мифического зверя — золотым и сверкающим. Мизинчик судорожно вздохнула, словно резко проснувшись. Ее вдруг ошеломили ледяные прикосвения мокрой одежды, обжигающие океанские брызги и кромешный ужас положения. «Господи! Как мы здесь оказались? В открытом океане!» Ей внезапно вспомнились вроде бы невинные слова Милочки в Висячих садах. «Она, конечно, утонула, — сказала тогда Милочка о погибшем младенце, — но зато теперь свободна».
— Диди! — завопила Мизинчик. — Плывем обратно!
Но Милочка гребла вдоль прямоугольного заливчика к бухте. Там, над океанской пучиной, посреди воды со всех сторон, обретала она глубокий внутренний покой.
— Мы еще можем вернуться! — кричала Мизинчик.
«Она нас утопит! Мы погибнем!» — билось в ее мозгу. Но кто это плывет на каноэ им навстречу? Неужели сам бог смерти Яма, забирающий души?
— Что случилось? Зачем ты это делаешь? Скажи мне!
Милочка гребла все быстрее и быстрее. Мизинчик вдруг заметила темную струйку, стекавшую по ноге подруги.
— Что это?! Откуда это?
Милочка перестала грести и опустила взгляд. Затем медленно коснулась ноги.
— О боже! — взвизгнула Мизинчик. Ладонь Милочки была в крови. — Тебе нужно в больницу!
Она попыталась вырвать весла из рук Милочки, но та вцепилась в них мертвой хваткой. Какой бы кошмар ни случился с Милочкой, Мизинчик должна открыть ей глаза на то, что она собирается сделать. «Все еще можно исправить!»
Но Милочка неуклонно гребла дальше.
— Диди! Не делай этого! — закричала Мизинчик и, спасая ее и себя, добавила то, что еще могло обнадежить Милочку: — Нимиш любит тебя! Не меня или другую девушку, а только тебя! Понимаешь? Что бы ни случилось сегодня ночью, он женится на тебе! Он любит тебя!
Словно острая стрела страсти, пущенная богом Рамой, слова Мизинчика попали в цель. Ведь именно признание Нимиша впервые отомкнуло сердце Милочки, изумив ее и посулив счастье. И вот снова его имя, обещание его любви сотрясло ее душу, которую заманило в западню что-то страшное, сильное, темное. Нет, не отменить того, что случилось после свидания под тамариндом, но любовь, зажженная Нимишем в ее сердце, еще способна вырвать девушку из лап жестокого, неживого, непреклонного существа. На какой-то миг она застыла в нерешительности, лицо ее смягчилось, глаза прояснились.
— Скажи ему, чтобы пришел ко мне, — сдавленно проговорила она. — Я буду ждать, сколько хватит сил, но вернуться не смогу никогда.
А затем вдруг ее тело стало необычайно прозрачным. Со дна лодки донесся жуткий вой, и волны ударились в ее борта. Мизинчик вцепилась намертво — в любую секунду ее могло вышвырнуть в бурлящий океан. Она кричала, не желая погибать в безжалостной пучине, не желая расставаться с Маджи и Нимишем. Она призвала рыбу Матсью — исполинскую аватару бога Вишну, которая спасла Ману, прародителя новой человеческой расы, во время всемирного потопа, опустошившего землю. «Пошли и мне свою лодку из раковины!»
Вглядываясь в бескрайний океан, она вдруг вспомнила засуху, сделавшую сиротами Парвати и Кунтал. Вспомнила фото их изможденных родителей, газетный лист, бережно завернутый в желто-красную ткань бандхани. «Чтобы помнить, — сказала Парвати в тот уже далекий день в ванной. — Нужно выживать любой ценой».
