взорвать все лицеи со всеми детьми! Приди в себя! Я еще не сошел с ума.
«Как знать», — подумал Эр. Он и до этой беседы видел, что смерть брата сильно повлияла на Альберга. Но не думал, что трагедия настолько ожесточила правителя.
— Взрыв будет небольшим. В одном из пустых кабинетов. Мы предпримем все меры, чтобы настоящих жертв среди детей не было. Но мне нужно, чтобы ты договорился с моргом. На месте взрыва должны будут обнаружить тела погибших. Необходимо все обставить как можно более реалистично. Чтобы ни у журналистов, ни у народа не возникло сомнений в реальности происходящего. В операцию должны быть посвящены минимум людей. В идеале: судмедэксперт и следователь, который укажет на нужных нам подрывников.
— И все равно я против этой затеи! Альберг, это дети! Сам подумай, какая паника начнется, как только кабинет окажется взорван! Кто-то может погибнуть в давке. Почему не перенести инсценировку на завод, или хотя бы в университет, если уж тебе так приспичило взорвать именно учебное учреждение?
— Я уже сказал! — зло прошипел император, едва сдерживая гнев. — Смерть детей — самое действенное оружие против толпы! У нас нет времени на полумеры. Либо мы заставим народ объединиться против общего врага, либо потеряем империю!
— Как будет угодно, — неоднозначно ответил Эр и собирался покинуть кабинет. Ему не хотелось еще больше рассориться с государем, но и молча смотреть, как он превращается в самодура — тоже желания не было.
— Я еще не закончил, — нахмурился Альберг, вынуждая советника задержаться. — Мне нужна информация на лидера оппозиции. Грицек… Гринюк… Как его?
— Геньцинек.
— Да! Точно. Судя по фамилии, он не местный? Савениец?
— Его родители оттуда, но сам он родился и вырос в Иривии.
Альберг отмахнулся:
— Не суть. Необходимо избавиться от него, пока он не повел людей на бойню.
— Тоже прикажите взорвать? — ехидно уточнил Эр.
Император проигнорировал шпильку.
— Скажем, что этот Геньцинек работает на савенийцев. Для начала запустим слух. Так сказать, подготовим почву. А после обвиним его во взрыве лицея.
— Как будет угодно, — бесцветным голосом произнес Эр.
* * *
Палаточный лагерь бурлил и предчувствовал скорые перемены. Протестующие обосновались через квартал от Дворца императора, на площади Красноголовых. Место это было знаковое: площадь носила имя в честь народных ополченцев. События той поры происходили в 1450х годах, когда страна являлась колонией Савении и пыталась отвоевать независимость.
Много веков назад простой оружейник, имевший в народе прозвище Красная голова, за то, что никогда не появлялся на улице без красной шапки, смог собрать народное ополчение. Именно на этой самой площади, где стояла его лавка. Он вооружил народный отряд и сам возглавил его. Отряд этот носил красные повязки и считался одним из самых бесстрашных во всей Иривии. Не мало савенийских захватчиков пало от рук отважных красноголовых. Во многом, благодаря их храбрости удалось отбить столицу и переломить ход войны за независимость. В честь этого на площади воздвигли памятник оружейнику, а само место переименовали в площадь Красноголовых.
Нынешние протестующие все чаще вспоминали подвиг предков. С легкой руки Геньцинека, красные повязки стали символом протестного движения. Он лично вместе с помощниками раздавал на площади алые платки, наставляя людей носить их и тем самым напомнить Альбергу, что любую власть можно свергнуть.
Повсюду на площади валялись мешки, камни, агитационные листовки. Чтобы оградить лагерь от разгона полицией, по его периметру были установлены заграждения. Вход шли обломки заборов, доски, листы железа, приставные лестницы…
Административные здания, чьи парадные двери выходили на площадь, были забаррикадированы изнутри. Подступы к зданиям охраняла полиция, а служащие приходили на работу с черного входа. Впрочем, пока митингующие лишь пару раз сделали вялые попытки захвата. Народ еще надеялся решить дело миром. Единственное заведение, которое пострадало от митингующих — ресторан столичного аристократа. Его владелец с ужасом взирал, как толпа горожан хозяйничает в его заведении, превращая элитное место в опорный пункт борьбы с властью. Аристократ пытался добиться аудиенции императора, но Альбрег отмахнулся: людям надо где-то ночевать. Лучше пусть громят ресторан, чем штурмуют дворец.
На площади повсюду горели костры, привлекая к себе самый разный люд. Возле одного из таких костров расположились пятеро человек: молодой лицеист, дородная женщина, работавшая прачкой, двое рабочих с фабрики и старик-фермер. Он единственный, кто сидел, примостившись на деревянный ящик. Остальные стоя грели руки у костра и вели беседу:
— Главное, не расходиться. Держаться всем вместе! Друзей на площадь звать. Чем нас будет больше — тем быстрее дело пойдет! — говорил первый мужчина.
— А толку-то стоять? Уже столько дней стоим и ничего! — спорил с ним второй. — Вот ежели б императора разок припугнуть хорошенько — он бы живо налоги поотменял.
— Припугнуть! — морщился первый. А пулю под нос не хочешь? Он как солдат своих выставит, да как ружья на нас наставит, и что тогда делать будешь?
— Не уж-то станет по нам стрелять? — охнула баба.
— А я бы и под пули пошел! — заявил мальчишка-лицеист, которому хотелось настоящих сражений.
— Полезет он. Ишь, смелый какой выискался. И толку-то от твоих геройств? — хмыкнул в усы первый мужчина.
— Это лучше, чем сидеть и бездействовать! — запальчиво возразил ученик. — Правильно Геньцинек говорит: надо брать дворец штурмом! Нам нужен новый правитель!
— Слушай своего Геньцинека больше, — махнула рукой баба. — Ты вон слыхал, чего про него народ говорит? С савенийцами он спутался! Ради них народ баламутит. У него дворец в Гердене отгрохан, и дом в Канзе строится. Нет ему веры. Эти богачи они все заодно. Он тебя вот, дурака молодого, под пули толкнет, а сам потом во дворце своем будет жить да бед не знать.
— Да скажите тоже! — обиделся парень, для которого Геньцинек стал своего рода кумиром. — Вы больше сплетни слушайте — вам еще и не такого расскажут! Как будто не знаете, что это все имперские шавки слухи распускают. Специально против Геньцинека настраивают.
— Кто распускает — я судить не берусь, да только против порядочного человека и распускать будет нечего, — не уступала баба. — Да и рожа у него странная. Нос как у поросенка, а сам тощий, мелкий, вертлявый. Все суетится, кричит.
— Трещина у меня по огороду пошла, — грустно вздохнул дед. На его слова не обратили внимания, так как это эту фразу он повторял уже не первый раз. — Вот рядом с домом прошла. Еще бы чуток левее и прям по фундаменту… — старик вздыхал. — Я ж не против императора. Ему ж оно виднее — на что налоги собирать. Пусть кто хочет тот и правит, да только меня бы не
