от наследственных болезней или вообще от всяких дефектов. Общую причину они имеют в первородном грехе и падении, но это не есть их частная причина. Наоборот, частные случаи остаются иррациональной несправедливостью, которая не может (и даже не должна) быть оправдана. Иначе это будет оправдание сатаны, который действует в падшем мире, доколе он не будет изгнан из него окончательно.
Такова была ошибка друзей Иова, которые не хотели допустить явной несправедливости, имевшей место в судьбе Иова коварством сатаны. Но Иов был «прообразом» Христа, являя собой пример лично несправедливого, незаслуженного страдания. И «про-образовательное» значение страждущего Иова в том именно и состоит, что в его образе мы прозираем и со-страждущего Христа.
Христос не знает лицеприятия и состраждет не с одним Иовом, а со всяким человеком, кому дано претерпевать страдание. Мир мучается и мучим князем мира сего, который достиг исполнения злобного своего умысла, распятия Христова. Но вместе с мучимым человеком мучается и Христос земной человеческой мукой, как бы продолжающимся со-распятием в любви к человеку. Цена спасения человека и его приведения к вечной жизни в воскресении больше даже, нежели распятие и единожды принятая вселенская смерть. Она включает в себя ещё и множественное повторение или, точнее, свершение этой смерти и страсти в судьбах каждого человека на земле. Христос в Своей крестной страсти поднялся над человеком, как сказано: как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин. 3:14–15, ср. Еф. 4:8–10), но Он пребывает на земле с человеком во вся дни до скончания века (Мф. 28:20). Христос в этом смысле продолжает Своё страдание на земле, и будучи на небесах в Славе Вознесения. Поэтому, причиняя страдания друг другу вольно или невольно, мы снова распинаем Христа.
V
[Война как Распятие Христа]
Не раз можно встретить, как тему художественной картины, изображение страждущего Христа на поле сражения. В антропоморфных образах здесь выражается эта мысль о Святом Граале, о продолжающемся земном страдании Христа, в частности и на кровавом поле человеческого взаимоистребления. Антропоморфность восприятия в этой нарочитости изображения именно войны как крайнего зла и страдания. В очах Божиих буржуазное разложение, сопровождающееся миром и безопасностью, может быть, является злом не меньшим и даже большим, нежели война (зане суть плоть – Быт. 6:3), уже одной длительностью своей.
Однако нельзя умалять того ужаса, которым поражает война, этот всадник, сидящий на коне рыжем, которому дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга (Откр. 6:4). Отношение Христа к этому кровавому столпотворению не ограничивается Божественным созерцанием или небесным водительством, но выражается богочеловеческим участием чрез страдание в человечестве Его. Оно может быть не чуждо даже и непосредственной активности, как это выражается во образе воинствования Агнца в Откровении: Он был облечен в одежду, обагренную кровью. Имя Ему: Слово Божие. И воинства небесные следовали за Ним… Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы (Откр. 19:13–15). Как бы ни спиритуализировать и ни аллегоризировать эти образы в их конкретности, ясно одно, что они свидетельствуют о какой-то земной активности Христа в человеческой истории, по крайней мере в конце её. Но это не всё. Наряду с этой активностью имеет место и некая пассивность, как новое сораспятие Христа человечеству.
Да, воистину так. Христос присутствует на поле сражения среди раненых и убиваемых, страждущих и умирающих, и не только как победный всадник, облеченный в кровавую одежду (Откр. 19:13), каковым является в полноту времени, но и как жертва войны, состраждущий её бедствиям. Он разделяет со всеми жертвами войны скорбь и слёзы как их самих, так и тех, которые их теряют. Если мы любим Христа и живём с Ним, то мы должны знать, что в войне мы Его снова распинаем, и Он распинается нами и с нами, Он – любовью, мы – тупостью и жестокостью своей. Война была бы преодолена и стала бы невозможна, если бы мы видели и чувствовали её как распятие Христово, а страстные муки человечества как таящие в себе Его страсть.
Христос состраждет (как и сорадуется) не только в войне, но и во всём человеческом делании. Его не-разлучение с человечеством есть сокровенная сила и источник жизни последнего, несмотря на то, что история делается человеком самим, Христос же только жертвоприносит в ней Своё человечество. Как бы ни было гибельно то, что делается с человечеством, и губительно то, что само оно делает, оно не может погибнуть, потому что оно, всё-таки, есть и со-человечество Христово. И эта страсть Христова в истории спасительна для человека, как и Его пребывание в человечестве обеспечивает сохранение истории от разрушительных сил сатаны. В конце истории Сам Царь царствующих, Слово Божие, выступает на белом коне поразить зверя и лжепророка, как и тех, которые с ним (Откр. 19:11).
Здесь мы опять встречаемся с обычной для богослова антиномией, совмещением времён его и сверхвременного бытия, Божественного управления миром и человеческой свободы. Святая Троица правит миром в премудрости и всемогуществе Своём. В Ней и Христос правит миром, как «един сый Святыя Троицы», сидящий в небесах одесную Отца. Это управление миром соединяется с сохранением его свободы в непостижном взаимодействии Творца с творением. Христос во Святой Троице действует как Бог во всём всемогуществе Своём.
Однако Христос же в кенотическом самоуничижении Своего вочеловечения пребывает во взаимодействии с миром, причём Он уже не управляет миром, но как бы наоборот, Сам послушен судьбам мира, разделяя их в человечестве Своём. И поскольку Бог во взаимодействии с человеческой свободой попускает и войну, не уничтожая её Своим всемогуществом и не воспрещая её Своей властью, постольку жертвой её становится и Сам Богочеловек, её претерпевающий в человечестве Своём как земную Свою судьбу.
Здесь антиномия: повелевающий есть и повелеваемый. Здесь мы имеем применение учения о со-человечестве Христа, выраженного в речи о Страшном Суде, где Христос свидетельствует о разделении Им всякого человеческого страдания (Мф. 25:35–40, 42–45).
Христос здесь отожествляет Себя со страждущим человечеством, «алчущим, жаждущим, странным, нагим, больным или в темнице». Конечно, и этот перечень не есть исчерпывающий, а только примерный, и в него совершенно естественно может и должно быть включено соучастие в страданиях войны, ранениях, пленениях и всех других её бедствиях. Это отожествление выражено притом в самой сильной и неограниченной форме: алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня,
