Сделав это, он молча помолился.
* * *
Они выезжали поздно, потому что прошлой ночью Джорджи приняла снотворное. Ее постоянно требовалась помощь таблеток, чтобы отойти ко сну, но даже тогда она ворочалась, стонала и бормотала Эмброуз и сам не очень хорошо спал после знакомства с Джорджи, но он ничего не мог с этим поделать. Он был очарован ею, привязан к ней, несмотря на все дурные предчувствия. Он чувствовал приятное возбуждение, даже когда она приводила его в ужас. Может быть, старое изречение было правдой — может быть, противоположности действительно притягиваются каким-то непостижимым, подсознательным образом — потому что Джорджи и Эмброуз не могли ещё больше отличаться друг от друга. Она курила даже в кровати, небрежно стряхивая пепел прямо на смятые простыни. От её кожи, волос, рта постоянно пало сигаретным дымом. Казалось, её совершенно не волновал тот факт, что Эмброуз страдал астмой. Она открывала настежь все окна и предоставляла сквозняку позаботиться обо всём остальном. Иногда она предпринимала попытки не выдыхать дым в его сторону и делала это в сторону двери или кондиционера, но ей определённо не хотелось позволять его проблемам со здоровьем мешать её удовольствию. У неё была красивая кожа, белая и нежная; хрупкое телосложение, изящные руки, узкие ступни. Её полные губы часто складывались в недовольную гримасу, а глаза немного сужались к уголкам. Несмотря на растрёпанные волосы, выкрашенные в жгуче-чёрный цвет, ядовитые цвета губной помады, вздёрнутый нос, пятна от никотина и агрессивный стиль в одежде, который она предпочитала, Джорджи всё равно была «крошкой». Такой вердикт вынес ей брат Эмброуза. Том на их последнем семейном сборе, когда весь клан Скейлзов праздновал день рождения Тома. Эмброуз вспомнил, что Джорджи появилась на этом семейном торжестве в трико и кожаном корсете. Её постоянно просили не курить в доме его родителей, она громко посмеялась над произведением известного художника, переведённого на обои «Зоффани», и она забрала с собой банку соли для ванны с экстрактом миндаля перед тем, как уйти. Её оправданием этому вопиющему воровству было то, что «никто с такой кучей денег не заметит пропажи чёртовой соли для ванны». Она оскорбила каждого члена интеллигентной семьи Эмброуза, и он чувствовал тайный восторг, уговаривая её вести себя прилично.
Правда была в том, что он наслаждался ужасом своих родителей. По его мнению, они слишком часто навязывали всем свой стиль жизни, и небольшая встряска им не повредит. Сам Эмброуз сделал всё, что от него требовалось: до смешного высокие результаты в школе, бесконечные часы учёбы, выдающиеся результаты экзаменов, диплом юриста, работа на каникулах в офисе своего отца. Он всегда был чисто выбрит и опрятно одет. Он никогда не забывал дни рождения и не упускал случая осведомиться о здоровье своей бабушки. Он усиленно трудился младшим сотрудником крупной адвокатской фирмы, работая сверхурочно — иногда по выходным — и тратил заработанные тяжёлым трудом деньги на дорогие костюмы и посещения тренажёрного зала. Он был разумным, безупречным, ответственным во всех отношениях — кроме одного.
Познакомившись с Джорджи в доме одного друга, изучавшего режиссуру в университете, он смог косвенно давать выход своим разрушительным наклонностям, наслаждаясь тревогой своих родителей и уклоняясь от ответственности за все беды, которые она несла. Никто и никогда не винил Эмброуза. Да и как они могли бы это сделать? Джорджи была неуправляемой, как силы природы. Эмброуз просто следовал по её следам, очевидно, не в силах противостоять её сексуальности, — интеллигентный, хорошо воспитанный выпускник дорогой частной школы, который явно не подходил беспечной и ненасытной Джорджи.
Это был союз, заключённый на небесах, как казалось Эмброузу. Джорджи втягивала его во всевозможные сомнительные вечеринки; она делала всё, чтобы шокировать людей, вплоть до публичного раздевания; она говорила на таком языке, от которого покраснел бы даже байкер, и она устраивала грандиозные скандалы в магазинах и барах, но она была восхитительно податливой в постели. Эмброуз знал, что думали люди об их сексуальной жизни, но они сильно ошибались. Именно Эмброуз выступал лидером в их самые интимные моменты, хотя на вечеринках он никогда не бросался в глаза. Иногда он едва сдерживал смех, замечая взгляды, которые бросали его друзья. Он улыбался при мысли о наручниках с выгравированной надписью, которые она подарила ему на день рождения.
С Джорджи всё становилось представлением. Он обнаружил, что и сам начинал принимать в нём участие он купил несколько жилетов и начал предлагать ей руку, называя её «моя дорогая» сладким голосом, позаимствованным у одного из своих старших коллег, который был англичанином Джорджи это нравилось. Она называла его Горацием. Она заставила его купить монокль, но ему не хватало смелости надевать его за пределами спальни. Он знал, что она наслаждалась контрастом, который они представляли, показываясь вместе: высокий, светловолосый, полный достоинства Эмброуз и маленькая, черноволосая, опасная Джорджи.
Он тоже этим наслаждался — большую часть времени. Проблема была в том, что на Джорджи тратилось очень много энергии. Ей требовалась лесть, внимание, забота. Она была неряхой и очень много пила. Она мгновенно теряла терпение, и ей всегда не хватало денег. Всегда. Подрабатывая дублёршей в каком-нибудь фильме, натурщицей или официанткой, Джорджи постоянно страдала от недостатка наличности, неоплаченных счетов и превышения кредита Эмброузу всегда приходилось вытаскивать её из неприятностей, хотя он и сам так много не зарабатывал. А теперь она решила поехать на похороны своей бабушки в Брокен-Хилл, несмотря на то что была по уши в долгах.
Когда Эмброуз предложил заплатить за поездку, она высказала соответствующую благодарность. Но маленький дешёвый отель в Брокен-Хилле явно не совпал с её ожиданиями. Прибыв на место, она почти сразу же отправилась в ближайший бар в самом плохом расположении духа. Там она шокировала всех посетителей своим обнажённым животом и громкими жалобами на скверные удобства гостиницы. Она пила до тех пор, пока не свалилась с ног. Эмброузу пришлось тащить её назад в комнату. Там она упала на кровать, как срубленное дерево, не в состоянии даже снять свои вельветовые брюки с заниженной талией и высокие сапоги на платформе.
На следующее утро они опоздали на похороны — всего на десять минут, — и это было первым нарушение общественной морали в длинном списке последовавших за ним. Для начала, костюм, который Джорджи выбрала для такого случая, состоял из прозрачной накидки, сшитой из шифона аквамаринового цвета, и чёрных блестящих брюк. Этот наряд дополняла большая и очень нелепая свадебная шляпа серебристо-голубого цвета, которую она купила в магазине Армии Спасения. Шляпа была покрыта шёлковыми цветами и украшена длинным шифоновым шарфом.
На ногах у неё не было ничего, кроме колец.
— Ты же не собираешься показаться в таком виде, правда? — спросил Эмброуз, когда увидел её.
— Почему нет?
— Я вижу твою грудь.
— Ну и что? У тебя с этим какие-то проблемы?
Эмброуз пожал плечами.
— Думаю, что у меня нет, — признался он. — Правда, я не совсем уверен насчёт твоей семьи.
