Хотел бы сказать, что причиной всему этому алкоголь и та долбаная запрещенка, что я к нему который день щедро примешиваю. Но сам же не поверю. Так, к чему пиздеть? Спонсор моего апокалипсиса – Маринка Чарушина.
Теряя контроль над сознанием, впускаю ее в ведущий центр – раздробленное сердце. Как ни странно, оно же является и эпицентром бедствия.
Ведьма… Ведьма же…
Облава. Штурм. Стремительный захват власти.
Образ перед глазами. Стоит будто живая. В том самом белом платье, в котором была, когда кольцевались на пирсе.
– Уйди… – неубедительно гоню бухим, расслоенным на немыслимое количество интонаций, голосом.
Ведьма, конечно, по обещаниям упертая. Но, сука, начать изводить меня при жизни – максимально жестко. А я типа против – сижу и слюной исхожу. Пока пялюсь, в кровь по граммам выливает неиссякаемые запасы концентрата боли и свежую поставку усовершенствованного любовного яда.
Версия «Маринка maxpro».
Вспоминаю все, что сделал в нашу последнюю встречу, и умираю. В который раз за прошедшую неделю – не счесть. По телу губительная дрожь, на зубах кровь, за грудиной ад. Столько ее не видел, а легче не становится. Только хуже. Как так? Разве это нормально? Когда теперь заживет? Сгнию ведь заживо!
Зачем-то смотрю на телефон. Чего-то еще жду? Не пишет ведь больше. Не пишет, как и хотел! Приходится перематывать то, что говорила, пока убивали друг друга в том проклятом кабаке.
«Тошнит от тебя, конечно… Конечно же, от тебя тошнит!»
Меня и самого тошнит, когда воскрешаю все, что в тот вечер творил. Выворачивает наизнанку. Разрывает от боли. Таскает от ужаса. Казалось бы, выдрал и выплеснул все, а Маринка так и стоит над душой.
– Уйди, сказал… – стону мучительно. – Уйди…
Вдох-выдох.
Прикрывая выжженные бесконечными виденьями глаза ладонью, без особого расчета, тупо на духовном порыве бормочу молитву, которую и сам не помню когда успел выучить. Буддизм с ведьмой не работает. Доводится вспомнить веру, обрядом которой был крещен.
– Спаси и сохрани… От нее… И ее… Ее тоже храни… Подальше от меня… Подальше, Господи…
Нутро разбивает и сворачивает сгустками. Мне срочно нужен обезбол, но я уже не в состоянии дотянуться до бутылки. Эти же ебанутые чувства упрямо рвутся наружу. Я, может, и был убедительным, когда вышвыривал Чарушину из своей жизни. Только это не помогло вытравить ее из себя. Я просто не понимаю, как это сделать. Убил ведь себя. Убил! А она осталась внутри.
– Ма-ри-на… – рычу агрессивно. – Уйди… Уйди… Блядь, уйди, а?..
Вдох-выдох.
Открываю глаза – стоит. Я и зол, и счастлив. Где еще ее увижу? Оказывается, жизни мне без нее нет. Вот что я буду дальше делать? Душу жрет тоска. Тело точит боль. Нервные клетки связывает и перебивает током одержимое стремление встретиться. Даже осознавая, какой мучительной будет ее реакция на меня, и как страшно нас накроет.
«Я умнее тебя. Я быстрее. Я смелее. И я еще буду счастливой! А ты – никогда…»
Возможно, она уже переболела… Возможно, забыла… Возможно, снова счастлива… Пусть так. Пусть.
Вроде не желаю ей зла, но порочная эгоистичная тварь, которая и является сутью моего естества, скулит и подвывает против голоса разума.
Не забывай… Не забывай, пожалуйста…
Помни. Люби. Гори со мной.
И как, блядь, все это ставить на тормоз, если даже в разрушенном до основания состоянии Маринка Чарушина – все, чего я хочу.
Засыпаю с болью. Просыпаюсь с болью. С болью существую.
В трезвом уме не маячит галлюцинациями. Но тогда перед мысленным взором стоят ее глаза. Тот выразительный армагеддон, с которым смотрела в последний раз, когда признала, наконец, что тошнит ее от меня.
Сука, не знаю, что и хуже… Я добрался до точки, где черным стало абсолютно все. Но, будучи вынужденным жить, я просто делаю это изо дня в день и жду спада.
В моменты, когда шманает особенно сильно, думаю о том, чтобы пойти знакомым путем – погрузиться в разврат, как в ебаную кому. Забыться и получить вместе с сексуальным удовольствием необходимое облегчение. Но проблема в том, что меня до сих пор так полощет от последней шкуры, даже дрочить противно. Засела внутри вся та мерзость, вся грязь, вся боль... Триггерит нещадно. Лишь вспоминаю свои ощущения – выворачивает.
А как она – моя Маринка – с этими уродом танцевала! Как целовала его! Как кайфовала! Как улыбалась ему! Словно и не было никакой любви. Зачем тогда втирала? Зачем писала этот дневник, этот список, эти сообщения… Зачем?!!! У меня, мать вашу, взрывается мозг!
Хорошо, что не видел, как они уходили. Не пришлось представлять, куда после бара отправились. Если к нему, то… Нельзя думать об этом! Нельзя!
Вдох-выдох.
Сука, как это больно… Сил не осталось терпеть.
Чтобы не сталкиваться лицом к лицу еще и с совестью, от Чары приходится морозиться. Благо Жора воспринимает мой нынешний заплыв как очередной круг блядства. Передает это остальным, и они особо не донимают.
Что с меня взять? Все в курсе, какая я скотина. Никто не удивляется. Тупо ждут, пока наебусь и снова в компанию вернусь.
Только батя Чаруш в один из дней вдруг лично является в мой ад. В притонище, где я когда-то совращал его дочь. Я себя и так из самых последних сил держу, а тут он. Вижу его, и таким чувством вины сносит, едва переживаю эту штормовую волну.
– Все нормально? – первый вопрос, который Артем Владимирович задает, пока я стою, таращусь на него и незаметно хватаю ртом кислород.
– Да… Конечно… – давлю с хрипом.
Перед глазами, вопреки моему желанию, проносится, как вертел Маринку на колесе, и все, мать вашу, прочее. Прорезает мучительными спазмами от груди до самого низа живота. Столько диких физических ощущений следом за мыслями валит, не описать все. А я ведь до этого лета даже не знал, что психика с телом настолько связаны.
– Что у тебя тут происходит?
Я не приглашал, но батя Чаруш идет вглубь квартиры. Стыд, который я испытываю, пока он оценивает помойку, которую я попытался из своей души перенести на жилище – это по всем шкалам вышка. Гореть сильнее попросту невозможно.