и разными уровнями власти, которые перекрывали, проверяли и уравновешивали друг друга. В маленьком мирке Санто-Доминго, далеком от влияния какого-либо высокопоставленного чиновника, авторитет Колумба или его заместителя был неоспорим. Требуя права по всем делам апеллировать к короне и приостанавливать судебные решения, повстанцы тем самым поднимали проблему огромной важности в стране, где монархия внезапно стала недоступной для постоянной связи и практически недоступной для ее традиционных институтов. Конкретные случаи, приведшие к разладу в колонии, кажутся банальными: Колумб конфисковал несколько свиней для разведения, чтобы владельцы не убивали их, а Бартоломе правил, по словам Ролдана, «с такой строгостью и вселил в людей такой страх, который лишил его их любви». Ролдан не обвинял Бартоломе в каких-либо кровопролитных действиях или произвольном лишении свободы. Однако он затронул явно больную тему своей жалобой на то, что Бартоломе пытался лишить его должности. Можно подозревать, что в основе обид и недовольства лежали и личностные особенности. Случай с Ролданом – еще одна характерная история о неспособности Колумба сохранить коллегу в качестве друга. Как и все другие спутники Колумба, потерявшие его расположение, Ролдан стал воплощением неблагодарности («этот неблагодарный Ролдан, ничтожество, которого я пригрел в своем доме») и даже проводником потусторонней злой воли в мире, где «поработал дьявол»[351].
Первой реакцией Колумба, когда он лицезрел беспорядки, охватившие колонию в его отсутствие, была попытка успокоить Ролдана. Он следовал тому же курсу, что и во время предыдущего визита, когда начал с примирения с индейцами, а закончил хладнокровным кровопролитием. В конце октября он написал Ролдану как «моему очень дорогому другу», вежливо предположив, что тот «с нетерпением ждет моего возвращения, как будто от этого зависит здоровье его души», и удовлетворил первое требование повстанцев: свободный отъезд домой[352]. Позже Колумб утверждал, что его согласие являлось продуманным и оправданным притворством, направленным на то, чтобы заманить Ролдана под стражу. Однако с тем же успехом могло быть так, что он искренне не хотел меряться силой с повстанцами, разграбившими склад оружия в колонии и усиленными «лучшей частью» вновь прибывших. Колумб предпочитал видеть их в Кастилии, где они пополнят растущий хор его клеветников, а не на Эспаньоле, где уничтожат плоды его трудов. В любом случае эта стратегия провалилась. Ролдан проигнорировал возможность отплытия домой, которое было специально отложено и ради которого Колумб разыскивал его, и вместо этого продолжал «изводить меня своими набегами». Даже полная капитуляция перед требованиями Ролдана и восстановление его в должности и в сомнительном доверии не смогли искоренить причины мятежа, и после почетного возвращения Ролдана в лагерь адмирала в августе 1499 года отряды мятежников не сложили оружия.
Кризис внезапно обострился в сентябре 1499 года, с прибытием в Харагуа старого товарища Колумба по оружию Алонсо де Охеды. Вместе с другими бывшими друзьями адмирала, в том числе Хуаном де ла Косой, который по крайней мере однажды пересек Атлантику вместе с Колумбом, и Америго Веспуччи, который, будучи деловым партнером Джанотто Берарди, вероятно, был посвящен в некоторые планы Колумба, он предпринял первую из многих экспедиций из Андалусии, которые должны были нарушить драгоценную монополию адмирала на трансатлантическое судоходство. Плохие новости с Эспаньолы и атмосфера предубеждения против Колумба, созданная растущими толпами клеветников, заполнивших двор, позволили ему в мае 1499 года получить лицензию на поиски жемчуга, о котором Колумб сообщил во время своего третьего путешествия, у северного побережья Южноамериканского материка. Охеда проследовал маршрутом Колумба, «убивая, грабя и сражаясь» по пути, но не нашел жемчуга и собрал скудную добычу. Затем он повернул на север, к Эспаньоле, и высадился недалеко от лагеря повстанцев, очевидно решив извлечь хоть какую-то выгоду из этого крайне неудачного путешествия. Он возглавил повстанцев, вызвал новое восстание индейцев и, утверждая, что Колумб лишился поста как превысивший свои полномочия, пригрозил сместить и заменить его. Колумб, «поставив браконьера на место егеря», послал против него Ролдана или, скорее, предоставил Ролдану самому разбираться с ним, поскольку ценой верности Ролдана была практически полная свобода действий на юге[353].
Взаимное противостояние мятежников продолжалось до марта 1500 года, когда Ролдану удалось откупиться от незваного гостя. Семена восстания продолжали прорастать и после этого. Когда новое восстание индейцев в Харагуа было спровоцировано попыткой одного испанца похитить дочь вождя для сожительства, Ролдан попытался покончить с беспорядками, изгнав злоумышленника. Но коренные жители продолжали выказывать неповиновение, которое испанцы не могли подавить в течение почти четырех лет, а произвол Ролдана послужил предлогом для нового восстания против власти, на этот раз во главе с Адрианом де Мухикой, родственником изгнанника. В июне 1500 года ситуация усугубилась прибытием к берегам острова другого незваного гостя: Висенте Яньеса Пинсона, брата Мартина Алонсо и спутника Колумба по первому путешествию. Опасения, что он вмешается в дела повстанцев, оказались беспочвенными, и вскоре после этого Колумб захватил и казнил Адриана де Мухику. Однако эта тревожная цепочка инцидентов продемонстрировала постоянную готовность к неповиновению как среди индейцев, так и среди испанцев.
Тем временем у Колумба почти иссякли терпение и энергия. На Рождество 1499 года он был близок к отчаянию и отреагировал на это характерным образом. Подобно другим земным невзгодам, разорение его колонии и неискоренимое проклятие мятежа обратили его мысли к утешению религией. В очень кратком, но важном фрагменте, сохранившемся в биографии, приписываемой его сыну, Колумб описал еще одно явление или непосредственное присутствие «гласа небесного». Понятно, это произвело на него глубокое впечатление, что подтверждается почти точно таким же рассказом, повторенным в письме несколькими месяцами позже[354]. В этот раз ощущение личного контакта с Богом было более отчетливым, чем при первом подобном явлении по возвращении из первого путешествия[355], и гораздо менее отчетливым, чем в последний раз, в худший момент его последнего пересечения океана[356]. Контекст при этом всегда был одним и тем же: Колумб изолирован и одинок духовно и даже физически, у него нет друзей, и он отчаянно жалеет себя. У него наступил кризис, он ждал неминуемой смерти. Он раскаивался, отрекаясь от мирского стяжания в пользу благ загробного мира. Он остро ощущал недоброжелательность своих врагов – придворных, ученых, индейцев, мятежников и бунтовщиков, причем все они, казалось, составляли единый дьявольский континуум. В этих обстоятельствах им овладело убеждение, что он проходит испытание веры, и в приливе веры, который проистекал из этого чувства, он ощутил присутствие небесных сил и услышал голос. На протяжении всего третьего путешествия приоритеты Колумба смещались в сторону духовности. 26 декабря 1499 года стало кульминационным моментом:
«Когда все покинули меня, на меня напали индейцы и нечестивые христиане. Я оказался в таком затруднении, что в попытке избежать смерти отправился
