Да он же присвиснутый! – замечает Хуберт. – Чего ты его спрашиваешь?
– Потому что вы вчера убили Сазголона! – рявкает Зитрус. – Теперь это совет и мы будем слушать его.
Некоторое время двое мужчин смотрят друг на друга, после чего Зитрус снова наклоняется к Стаугу и очень отчётливо, выговаривая каждую букву, произносит:
– Стауг, соберись, пожалуйста. Нам очень нужно решение совета.
Не знаю, чего он пытался добиться. Неужели надеялся, что давно выживший из ума старик соберёт остатки рассудка в кучу и выдаст осмысленный ответ? Скорее на горизонте взойдёт второе солнце, чем присутствующий здесь совет сможет понять, чего от него хотят.
– Диддел, – говорит Зитрус второму старику. – Как нам поступить, что нам им ответить?
Стою в стороне и жду, чем это всё закончится.
Я никуда не спешу.
Пусть хоть всю деревню обойдёт, спрашивает мнение у новорожденных, у домашних животных, у могил умерших. Пусть делает что захочет, если это в конечном итоге приведёт к нужному мне результату. На моей стороне всё мировое терпение.
– Тайлин, – Зитрус подходит к спящему старику, но даже не задаёт вопроса.
– Кто у вас самый старший помимо этих? – спрашивает Дверон.
Мужчины по ту сторону круглого помещения переглядываются, вспоминая. Спорят о том, кто кого старше.
– Колгин, – говорит кто-то.
– Он не сможет прийти, – отвечает другой. – Он уже год из дома не выходит.
– А Терг?
– Он скорее сожжёт нас вместе с этим домом, чем станет сидеть в совете.
Никто из людей, кажется, даже мысли допустить не может, чтобы взять на себя ответственность. С самого детства им вдалбливали в головы слушать старших и теперь они пытаются найти в деревне старика, который решит все их проблемы какой-то своей стариковской мудростью. Хотя я, как бывший старик, лучше всех понимаю – нет у нас никаких ответов. Старики – такие же люди, как остальные, только чуть старше. Как бы банально это ни звучало.
Есть мудрые люди и есть глупые. И с возрастом это никак не связано.
– Да сколько можно? – возмущается Хуберт. – Сядьте уже и сами обдумайте наши требования.
– Тихо, – говорю. – Пусть обсуждают.
Наконец, Зитрус выходит вперёд и неохотно произносит:
– Совет хочет знать, чего вы хотите.
– Всё очень просто, – говорю. – Орнас принимает над собой власть Дарграга. Каждый житель становится нашим рабом и мы вправе будем решать судьбу любого из них.
– Вы хотите всех нас обратить в рабов? Всю деревню?
– Именно так. Никто не говорил, что мы придём с цветами и подарками. Если вам эти условия кажутся неподходящими, то вы всегда можете отказаться и умереть. Время для дипломатии прошло, теперь мы ведём переговоры с позиции силы.
– Да, вам не позавидуешь, – замечает Хуберт.
– Но вы продолжите жить в своих домах, – говорю. – Заниматься тем, чем обычно занимаетесь. Мы не будем заставлять вас делать то, что обычно заставляют делать рабов.
– Что тогда изменится?
– Во первых, вы ни на кого больше не сможете нападать. Во вторых, вы будете во всём нам подчиняться. А если откажетесь выполнять какой-либо приказ, то мы накажем.
Пожевав губы с недовольством, Зитрус вернулся к своим соратникам и они снова начали что-то в полголоса обсуждать. Не могу сказать, что именно, но это наверняка звучит примерно так: “Мне это не нравится, но их слишком много и они нас перебьют”. Последний аргумент в их дискуссии наверняка перебивает все остальные.
– У нас есть ряд требований, – говорит Зитрус, снова выходя вперёд.
– Уверен, они все обоснованные и логичные, – говорю. – Но я все их отклоняю. Вы не в том положении, чтобы что-то требовать. Моё предложение – лучшее, что вы сможете сегодня получить.
На этот раз жители обсуждают гораздо дольше. Наверняка решают, насколько велики у них шансы в битве. С моей точки зрения – абсолютно нулевые. Но они могут думать, что если правильно рассчитать силы, действовать слаженно...
– У нас встречное предложение, – отвечает Зитрус.
Жду с нетерпением.
– Мы выставляем нашего самого сильного воина против вашего. Сражение насмерть. Победит наш – вы уходите и больше не возвращаетесь. Если ваш – мы примем все ваши условия.
Любопытное предложение.
Пытаются выйти из ситуации любым способом: не хотят сражаться с нашей армией, но и добровольно признавать себя рабами не намерены. Хотят свести свои шансы к простому пятьдесят на пятьдесят.
Нам не выгодно подобное мероприятие – есть шанс проиграть и уйти ни с чем.
– Нет, ребятки, – говорю. – Не для того мы потратили столько усилий, чтобы вы все их пресекли одним удачным моментом.
– В таком случае, – объявляет Зитрус. – Мы выбираем сражение.
– Хотите умереть славной смертью?
– Лучше так, чем позорное рабство.
– Конечно, – говорю. – Понимаю. Вы – прирождённые воины и не позволите каким-то чужакам вроде нас диктовать вам свои условия. И как настоящие, свирепые воины, вы готовы умереть за свою честь. Никто из вас не боится смерти, вы смело смотрите ей прямо в глаза. Но позвольте кое-что уточнить: вы выбираете достойную смерть только для себя или для ваших семей тоже?
Брови Зитруса съезжаются к переносице.
– Если мы победим, – продолжаю. – Мы не развернёмся и не уйдём к себе. Мы войдём в Орнас и обратим в рабство ваших жён, родителей и детей. Пока вы будете лежать мёртвые, но довольные тем, как славно умерли, вашим семьям придётся влачить жалкое существование, поскольку их мужья и отцы решили их покинуть.
Такие бравые вояки все как один мечтают найти конец на поле битвы, храбро встретив достойную смерть. Это одно из самых идиотских мировоззрений, которые мне вообще доводилось встречать. Оправдание тупоголовых, не способных потратить свою жизнь на что-то стоящее. Но как только речь заходит об их близких, смерть уже не кажется славной и достойной.
– Давайте так, – говорю. – Вы складываете оружие, а я пообещаю вам, что вы не пожалеете о своём решении.
Выхожу вперёд и протягиваю руку.
– Вы признаете себя рабами, но не будете чувствовать себя ими. Всего лишь будете выполнять мои приказы и ходить с нами в походы так же, как мы с Дигором и Фаргаром пришли к вам. Звучит более чем справедливо, не кажется?
Люди снова принимаются обсуждать положение дел, оставив меня
