либо главный двигатель стронулся с места – не понять. Да что угодно могло произойти, море есть море…
Недалеко от сторожевика, целя ему в борт, болтался большой железный шар, утыканный сосцами, похожими на обросшие ракушками металлические рожки.
Хоть и плавал этот шар, а был грузный, тяжелый, неведомо, как он держался на плаву, это было хорошо видно со стороны, тугая вода с глухим шумом разбивалась о него и отскакивала, словно бы понимала, что эту круглую глыбину ей не одолеть.
«Неужели мина?» – не поверила Ирина, глядя на железный шар, протерла влажные от едкой соленой мороси глаза, ладонью промокнула мокрый лоб. В ней возникло неверящее, протестующее чувство… А ведь эти круг-лые ржавые бочки разрывали в клочья и пускали на дно целые корабли, гигантские линкоры и крейсера. Мина? Нет, не может этого быть!
Раньше она видела морские мины только в музеях, за цепями ограждения, – уже, естественно, выпотрошенные, неопасные, а тут была мина живая, начиненная по самую макушку взрывчаткой, с просоленными, разъеденными взрывателями, которые могут сработать не только от соприкосновения с корпусом сторожевика, но и от обычного удара волны, окажись он лишь чуть похлестче…
Ирина невольно поежилась: представила себе, как может взрыв вывернуть наизнанку разволнованное асфальтово-черное море, все, что находится на дне, перебросит наверх, в небо – оглушенных рыбин, превращенных в фарш крабов, вынесет на поверхность какие-нибудь изувеченные железки времен войны – сюда ведь отчаянно рвались немцы и каждый раз получали по физиономии, все их попытки войти в Кольский чулок окончились ничем.
Увидев Ирину, Михальчук кивнул ей.
Оставлять мину без присмотра было нельзя, самое лучшее – отбуксировать ее куда-нибудь в глухое место, к скалам и там расстрелять из шестиствольной артиллерийской установки.
Пока это не будет сделано, пока от мины не останется черный дым и больше ничего – может быть, еще только запах взрывчатки, у командира в любую секунду будет готова съехать набок голова – от забот, от тревоги и боли. На мину ведь может наткнуться любое гражданское судно («штрюцкое», как в свое время говорил писатель Куприн, он всех, кто не имел отношения к погонам и ружейному маслу, называл «штрюцкими»), может зацепить всплывающая подводная лодка, хотя у нее глаз и ушей в несколько раз больше, чем у других кораблей, – да мало ли что может быть!
Ожидать прибытия специальной команды из Мурманска или Гаджиева – штука долгая… А счет пошел, часы уже крутят свои стрелки, не останавливаются ни на миг.
Упускать мину нельзя. Пока волны толкают ее к берегу, но Баренцево море – капризное, волны могут развернуться и погнать железный шар в открытое пространство, в рев, в охлесты валов, в ветер, в кружение бакланов, вышедших в эту сумасшедшую погоду на охоту. А там, в открытом море, ищи эту мину, свищи… Пока не вопьется она своим ржавым рожком в чей-нибудь борт…
Надо было что-то предпринимать. Сейчас предпринимать, именно сейчас, потому что через полчаса может быть поздно.
Из-под изъеденного корпуса иногда, поднятый глубинным валом, показывался ржавый обрывок троса, основательно размочаленный – перегрызенные временем куски проволоки торчали в разные стороны, будто иголки диковинного морского животного, шевелились угрожающе, потом обрывок вновь уходил в непроглядную асфальтовую глубь.
Находилась эта мина в воде лет семьдесят, если не больше – вон в какой грязный железный оковалух обратилась. Но все еще таила мина в себе гибельную силу. А вдруг ей не семьдесят годов – вдруг она стережет море еще со времен Первой мировой войны? С четырнадцатого года поселилась тут или даже еще раньше?
Вдруг ее сам адмирал Колчак ставил, считавшийся для своего времени лучшим минером мира?
Михальчук, пристально поглядывавший на шлюпки, висевшие на талях, – шлюпок было две, – уловив что-то свое, чего Ирина не видела, сделал решительный взмах рукой. В то же мгновение тонко и остро, будто решил надорваться, взвыл электромотор, приписанный к хозяйству «поднять – опустить» и наоборот, шлюпка грузно приподнялась, стрела тали развернула ее и повесила над угрюмо шевелящимся морем, параллельно борту сторожевика.
В шлюпке сидел человек – кто-то из офицеров «Трои», одетый в плотный черный костюм, поверх которого был натянут оранжевый спасательный жилет.
Кто это был, не было видно. Костюмы, сшитые из жесткой, округло изгибающейся, но не гнущейся ткани, сквозь которую не проникает ни одна капля воды, делают людей одинаковыми – большеплечими, неуклюжими, похожими на роботов.
Впрочем, нет, роботы выглядят все же более неуклюже, чем моряки в костюмах береговой охраны. Над шлюпкой зависли два крикливых длиннокрылых баклана, осмотрели нутро, ничего подходящего для себя не нашли и нырнули в сторону, в кипящую воду – увидели поднятую с глубины мойву.
Шлюпка с назойливым гудением поползла вниз и только тут Ирина увидела, что в ней находится еще один человек – всего было двое. Второго, повернувшегося к ней лицом, она узнала сразу – это был кок Михалыч. Ирина слышала, что Михалыч считается одним из лучших и ловких гребцов в береговой охране – мало кто мог сравняться с ним в мастерстве работать веслами и вообще в умении управлять шлюпкой.
Шлюпка в его руках – все равно, что поварская сковородка, кок может делать с «инструментом» что захочет: может прямо на скамье, до блеска натертой штанами гребцов, зажарить яичницу с душистыми шкварками, на носу приготовить несколько кусков телятины с кровью, на второй скамье запечь целиком большую треску по древнему китайскому рецепту, – хотя китайцы о треске никогда не слышали, но это ничего не значит, – и подать ее в блюде, наполненном кисло-сладким соусом – никакая другая еда с такой рыбой не сравнится… Даже треска, запеченная в душистом копченом беконе.
Шлюпка коснулась днищем косматой, с урчанием подползшей под борт волны, Михалыч поспешно сдернул крюки тали с металлических петель и с ловкостью гимнаста, разогревающегося на тренировке, переместился к веслам.
Резко, двумя точными взмахами весел Михалыч отогнал шлюпку от борта «Трои», иначе ее просто могло впечатать в борт сторожевика и превратить в обломки, развернул носом к железному шару, украшенному издырявленными от ржави, какими-то увечными присосками. Говорят, что морские мины бывают рогатыми, но эти присоски на рога никак не походили.
На веслах шлюпки крутился и весело скалил зубы Михалыч, очень похожий сейчас на командира группы каких-нибудь отпетых морских диверсантов, на носу расположился человек, внимательно следивший за миной и приготовившийся к прыжку – ему надо было ухватить обрывок троса, накинуть на него веревочную петлю-удавку и взять мину на буксир, чтобы оттащить ее подальше от бойкого судоходного места.
Ирина увидела лицо человека, находившегося на носу шлюпки, и невольно зажмурилась – это был Корнешов.
Помотала отрицательно головой: самая мудрая профессия на всяком корабле – это штурманы. Штурману и
