– дети мира, все, чего хотим – любви без догм и принуждения. Чтоб понимать друг друга, толерантности и тупо уважения. И это нам говорят: мы несмышленые идеалисты, пособники евреев, революции и коммунистов; и это нас называют кем-то типа инфо-террористов. Мы – ваши дети, на рассвете будет завтра, и асталависта. И обиднее, больнее непонимания нас днем вчерашним, которым грезили, к которому тянулись и считали настоящим, может быть только неприятие нас завтрашним, детьми и внуками, блин, только уже нашими.
«А из нее получился бы отличный менеджер по продажам или тренер по личностному росту», – пронеслось в голове. Эмили продолжала:
– Что, если мы и создадим миропорядок новый, а через пару поколений ваять будут догмы уже из глобализма и из толерантности, манипулировать тем и другим понятием для ненасытности лишь только утоления и своих шкурных интересов продвижения. Что, если вымечтать удастся нам организацию любви и мира, как художник кровью творит акцию. А через много лет мечта бюрократической структурой разрастется очень уж практической, чтобы любой вопрос любви и мира долго обсуждать, и на огромных конференциях над каждым размышлять, и в меморандумы и резолюции их загонять. Глобализация даст бурный рост, такая тема, маршрутов, эко-бедствий, прибылей и эпидемий. Без риска полной катастрофы будет полностью их не сдержать. И наши внуки проклянут нас и идеи мира, *** * ***. Станут в местные сообщества вновь закрываться, за надеждой выжить, идентификацией – кто, зачем я на земле, чего хочу-могу, ну, хотя бы в своем маленьком кругу. Может, этот день наступит, этот час, но за право гражданином мира быть сейчас я сражаюсь, пусть родители кричат: мой путь развратен, что я социалистов и евреев прихлебатель, что я своей культуры и страны предатель. Пусть смеются над моей наивностью, разрушают все, чему была строителем, что тогда уже закостенеет, дети и внуки мои, е-е-е.
Эмили окружили тишина и пустота. Лейла каким-то внутренним чутьем поняла, что надо теперь сделать ей. Голова раскалывалась, реальность плыла, но она вышла вперед как бы под софиты и заговорила неожиданно сильным голосом:
– Да, знаешь, Эмили, ай фил ю. Я и есть то самое дитя глобализации, о котором ты говоришь. Можешь не верить, но, пожалуйста, послушай. О тех, кого ты называешь своими внуками, кого боишься. О нас, у кого папа из одной страны, мама из другой, родились мы в третьей, а учились и работаем в четвертой, пятой и шестой. Где наши корни и кто мы? Что мы сможем передать и что рассказать уже нашим детям? И имеем ли право заводить детей вообще в этом летящем в тартарары мире, который обещал глобальность и любовь, а дает только вечный невроз из-за новых и новых потребностей, которые кто-то создает? Да и спрашивал ли нас кто-нибудь? Это был ваш выбор, а у нас выбора нет, мы родились такими, евреями XXI века, кочевниками, номадами без родины, только теперь и без идеи. Мы стремимся понять каждую из культур в мире, любим их порой больше, чем гордых родных или сводных братьев, которые не принимают нас до конца и живут в своих иллюзиях и лимитах, никого по-настоящему не впуская, да и не выпуская из них тоже.
Глаза Эмили сверкали дискотечными шарами, она будто давно ждала этих слов и этого человека. Кажется, во всей Вселенной были только они вдвоем, и никого больше, Лейла продолжала:
– Или даже тех, наших родителей, кто в какой-то момент осмелился разрушить свой мир, выйти из него в другой, побольше, потом еще, и еще, будучи не в силах уже остановиться. Но это был ваш выбор, мама, ваш выбор, папа, почему вы без спроса родили меня в эту бесприютность? Счастливы ли сами? Я, ваша прекрасная мечта о единстве и любви, чувствую себя здесь сиротой, Мишкой Паддингтоном по папе и Чебурашкой по маме. Ваша глобальность стала глобал бизнесом, всеобщность – тотал биг датой. Если бы все, о чем вы мечтали, и правда воплотилось, я первая бежала бы под ваши знамена, первая … Вы были смелыми и честными, мои мама и папа. Но что же вы натворили. И нам теперь с этим жить.
Что-то произносилось вслух, что-то Лейла думала про себя. Она наконец говорила то и так. Эмили смотрела на нее почти влюбленным взглядом. Цветной морок прошел, кухня снова стала нормальной. Горели Лейлины глазницы и виски, хотелось спать, спать, падать куда-то.
– Ладно, ваша взяла, я еду. Каунт он ми. Могу даже прописать коротко и ясно цели вашего движения. И в работе с журналистами помогу, в этом я кое-что понимаю, а у вас, похоже, маркетинг и пиар – неизвестные еще науке слова. Энивей, сделаю, что смогу. – В голове пронеслись картинки футболок со знаменитым уже рисунком с экрана Триеннале, книга о ее борьбе и длинная очередь на автограф-сессию, панк-рок концерты для европейских школьниц по мотивам нашумевшей акции, где-то она такое уже видела. Точно, на концерте «Пусси Райот» неполным составом в Эдинбурге – билеты на этих хедлайнеров театрального фестиваля были самыми дорогими. Лейла добавила: – Только выступать не ради борьбы, я так не стану, предупреждаю сразу. И говорить буду только то, что думаю.
– Да без проблем, – радостно и возбужденно кивала Эмили. Патрик улыбался рядом, Кармелита все еще хмурилась в углу.
– Я, пожалуй, отчаливаю, дети мои, – продолжила дылда. – Лейла, красотка, мои ребята о тебе позаботятся, и до встречи в Лондоне!
Так же стремительно, как делала все остальное, Эмили вышла из квартиры. Патрик и Кармелита переглянулись, чуть закатив глаза. Лейла налила воды из графина и, вымотанная, села в кухонное кресло.
Появилось тяжелое чувство: она всем что-то должна в этом новом мире. А может, и в старом была. Но Лейла будет в первых рядах их движения, поддержит новых друзей во всем, с чем согласна, объяснит, в чем те заблуждаются. Особенно Кармелита, тысячи Кармелит, потерянных и потерявшихся. Лейла так хотела сделать наконец что-то важное и жить не просто так.
Глава 8
Вскоре они отправились в аэропорт. Радио в машине бубнило о взрыве в клинике Натансона. Теперь выдвигались версии теракта: радикальные глобалисты, китайский след, братство сионистов.
– Они уже сегодня перекроют дороги и порты и начнут все прочесывать, если еще не начали, – сказал Патрик.
– Послушай, Кармелита, а ты не боишься, что тебя опознают? Что это ты ко мне приходила? А сейчас будешь в аэропорту… – вмешалась Лейла. – Тем более … лайк… – Она умолкла, чтобы нечаянно не обидеть девушку. На
