в ту ночь было удивительно тихо — кошмары будто испугались реальности, сотворённой пражанами. Напоследок Максим сходил к рабби Лёву и попросил его приказать голему вымыть окровавленную дубину, чтобы не давать лишних поводов для слухов. Старый каббалист явился к воротам, что-то сказал своему слуге — и тот послушно принялся отмывать оружие в той же бочке, в какой гасил факел.
Наконец, появились хмурые спросонья городские стражи и двое чиновников, обеспечивавших работу таможенного поста — и караул ночной вахты отправился обратно в казарму. Доклад командору занял ещё некоторое время, так что когда приятели вышли из главных дверей кордегардии, улицы уже заполняла деловитая многоголосая толпа.
— Не могу идти домой, — покачал головой Макс. — Не хочу нести туда всё это. Кровь и смерть. Пойдём к «Медведику».
Гоблин, признав их, вежливо поинтересовался, желают ли господа сегодня пиво, или покрепче. Памятуя о коварстве сливовицы, Максим спросил тёмного пива, и вскоре они с Шусталом принялись за молчаливый завтрак. Впрочем, капрала хватило от силы на четверть часа почтительной тишины:
— Это — наша работа, — заявил он, поднимая кружку. — В память Бедржиха. Земля ему пухом.
Приятели выпили, не чокаясь, и Иржи спросил:
— О чём ты там беседовал с третьим секретарём и советником? Если не секрет?
— Честно говоря, я даже и не знаю — секрет это или не секрет. Дрянь всё это.
— Что именно?
Макс подумал, потом скривился:
— Я для них — вроде пешки. Можно стать ферзём, а можно сгинуть где-нибудь на первых же ходах. Причём второе куда более вероятно.
— На всё божья воля, — философски заметил Шустал. — Взгляни на это так: там, у себя, ты разве не мог сгинуть по какой-нибудь случайности? Ну, не знаю, камень на стройке на голову упадёт, или балка?
— Это всё-таки не одно и то же. Тут у них большая политика, а я — да и все прочие — разменная монета.
— Они сами тоже разменные монеты. Даже короли и императоры, хоть и стоят высоко, всё равно люди. Слышал про Чёрную смерть?
— Конечно.
— Считай, почти двести лет прошло. А до сих пор про неё рассказывают. Недавно в Венеции и Милане, говорят, началось снова. Теперь все боятся, что распространится дальше, как в старину. Это ты ещё не застал ту панику, что была в начале лета, когда только-только пришли первые вести! Чуть не каждый день были крестные ходы и молебны. Даже мощи Святого Вита обносили вокруг крепостных стен, чтобы защитить город. А в деревнях, говорят, кое-кто вспомнил и язычество, пропахивали вокруг домов защитные круги.
— Круги… — задумчиво повторил Максим. Вдруг глаза его загорелись, он растерянно взглянул на приятеля:
— Слушай, Иржи, тот… человек, с петушиным пером. Он же ясно сказал — на Вышеграде?
— Сказал, — пожал плечами Шустал. — Только что именно на Вышеграде? Там крепость, городишко запустелый, несколько церквей.
— Поправь меня, если ошибаюсь: это ведь на Вышеграде жила княгиня Либуше, сначала сама, потом с мужем, Пржемыслом Пахарем?
— Так легенды говорят. А ещё они говорят, что после них было семь славных потомков, семь князей «золотого века». Только, может, это всё выдумка.
— Погоди-погоди, но Пржемысловичи ведь — не выдумка?
— Не выдумка, — согласился капрал, откусывая разом половину шпикачки. — Только они давно уже дело прошлое. Род прервался.
— Что-то такое вот было… Вертится что-то… — Макс прикусил губу, силясь вспомнить. Шустал, решив не мешать приятелю, подвинул к себе миску и принялся методично уничтожать оставшиеся колбаски.
Наконец, младший страж поймал не дававшееся воспоминание:
— Карл Четвёртый назначил вести коронационное шествие от Вышеграда. Так?
— Ага.
— И будущий король должен был идти в лаптях самого Пржемысла Пахаря. Так?
— Вот в это мне верится слабо. Сам посуди, от такой дороги за столько поколений лапти первого князя давным-давно бы стёрлись. Но, говорят, были такие, действительно. Может, их перед процессией несли, не знаю. Потом пришли гуситы и всё пожгли.
— Ты думаешь?
— Да уверен. Столько всякого добра попортили. И чего ради, спрашивается.
Максим поднялся и принялся торопливо натягивать свои портупеи.
— Ты куда это? — удивлённо посмотрел на него Иржи.
— На Вышеград. Ты со мной?
Шустал закинул в рот надкушенную шпикачку и со вздохом встал:
— Куда ж я денусь!
* * *
Ближе к Вышеграду внутри новоместских стен не было ни мощёных улиц, ни плотной застройки — только поля, сады и раскиданные между ними редкие крестьянские домики. Двое ночных стражников, запылённые, в испачканных кровью и пороховой гарью доспехах, производили не лучшее впечатление: селяне, торопившиеся на рынки, провожали их настороженными взглядами, а кое-кто даже начинал креститься и шептать молитвы.
В воротах вышеградской крепости путь приятелям преградила десятка солдат, которых вид Шустала и Макса также не обрадовал. По счастью, Иржи знал капрала, и после непродолжительных переговоров их всё-таки пропустили внутрь.
— Куда теперь? — поинтересовался Шустал.
Максим кивнул на возвышающуюся над всем холмом громаду базилики Святых Петра и Павла.
— Думаю, туда. Вряд ли здесь уцелело что-то со времён Либуше, или даже хотя бы Карла Четвёртого. Но храм вроде бы выглядит достаточно старым.
— Он и есть старый. Только зря всё это. Я же тебе говорю: тут в своё время были гуситы, после них можно уже не искать.
— Мощи святой Анежки ведь тоже не нашли, — заметил Максим, шагая по поднимающейся вверх и при этом постоянно петляющей улочке, застроенной подпирающими друг друга двухэтажными домиками. Редкие вышеградцы, встречавшиеся им по пути, провожали странных чужаков любопытными взглядами.
— Мощи святой Анежки, скорее всего, во Влтаве утопили.
— А у нас ходит легенда, что монахини их спрятали.
— Мало ли кто что рассказывает!
— Мы же ничего не теряем от того, что посмотрим?
— Кроме времени и пота. Учти, спустимся отсюда — ты оплачиваешь баню.
Они, наконец, оказались у дверей базилики. Вблизи она производила не менее величественное впечатление, которое не портили даже строительные леса, явно совсем недавно установленные вокруг храма, и ещё не до конца собранные.
— А, да, слышал про это — император заказал перестройку какому-то итальянцу, — прокомментировал Иржи.
Максим оглядывал заросшее деревьями церковное кладбище. Здесь, на вершине Вышеградского холма, было пусто, и только ветер, налетая с реки, срывал и уносил вдаль красные, жёлтые, оранжевые листья.
— Хоть бы какой-нибудь знак… —
