для нее сделать. Но не для тебя.
Я хватаюсь за спасительную соломинку:
– Руслан, я согласен на деньги. Дай денег на автомойку, отпусти Машу, и я забуду о погибшем Шмеле.
Шмель подбирает пачки денег с пола, задумчиво смотрит на купюры, на меня и кладет деньги в сейф. Подходит ко мне и заглядывает в глаза.
– Ты никогда не мечтал об автомойке. И деньги ты не ценишь. Трындишь, что надо поступать по-людски. А это как?
– Не по-зверски. Не делай другим того, чего не желаешь себе.
– О! Так ты первый мне пушкой угрожал. Получи ответку! – Шмель тычет мне стволом в грудь.
– Да убей уже, убей! – воплю я. – Стреляй! Не промахнешься!
– И свою жизнь ты не ценишь. Но есть и на тебя ключик.
Шмель звонит по телефону киллерам:
– Покажите нам девку.
Поворачивает ко мне дисплей. Я вижу Машу, ее руки связаны. Она лежит на животе поперек сиденья, обнажена ниже пояса, на бедрах синяки. Она слышит включение телефона и отворачивается, свисающие волосы закрывают ее лицо. Я замечаю, как она вздрагивает от рыданий и боюсь представить ее страдание. Маша сопротивлялась, ее били, и она обессилела.
Шмель подзадоривает бандитов:
– Эй, вы что там скучаете. Девка ждет!
– Мы уже того, употели.
– Еще!
У крепыша в руке бутылка водки. Он глотает из горлышка и обещает:
– Сейчас допьем и продолжим. Бутылкой. Взвоет, сучка, надоел ее плач.
– Тоже дело. Покажите ее лицо.
Бандит силой поворачивает голову Маши, другой снимает. Я вижу Машины глаза и с ужасом понимаю, что она видит меня. В ее глазах мольба, а в моих отчаяние.
Шмель доволен немой сценой. Он заставляет меня смотреть в телефон и требует:
– Хочешь это прекратить? Говори, кто еще знает. Твоя мать? Алена? Моя секретарша?
– И ты всех в расход?
– Говори!
– Останови их. Хватит!
– Это от тебя зависит.
– Не трогайте ее!
– Противно смотреть? А мне нравится. – Шмель подбадривает бандитов: – Порезвитесь по полной. Жарьте сучку бутылкой и чем угодно. Если через два часа не перезвоню – добейте.
Пока дисплей не погас, я успеваю крикнуть:
– Маша, жди. Я скоро приеду!
Шмель кладет телефон на столик, выразительно щелкает пальцем по цифрам на дисплее – 01:30.
– У тебя два часа, Контуженый. Спасибо за идею.
Я смотрю на счетчик времени и понимаю главное:
– Маша видела тебя, Шмель.
– И что?
– Она поняла, что ты жив.
– Сейчас у нее другие заботы.
– Чтобы я не сказал, ты все равно прикажешь ее убить. А потом и бандитов ликвидируешь. Ты всех убиваешь!
– А ты чистенький? Это ты оставил БК рядом с ночевкой. Все погибли, а ты выжил. Для «вагнеровцев» предатель ты! И сегодня ты раскаешься и покончишь с собой. Чапай получит твое предсмертное признание по телефону.
Шмель заходит сзади дивана, захватывает локтем меня под горло и тычет ствол мне в висок:
– Пуля в рот или в висок – вот твой выбор! Твой труп «вагнеровцы» найдут по пеленгу телефона. И уничтожат! А твою мамку я пожалею. Отправлю ей сообщение, что ты ушел воевать. Пусть ждет всю жизнь пропавшего сыночка.
Шмель убирает пистолет, садится на диван в метре от меня и набивает сообщение с моего телефона.
– С твоей мамки и начнем. Она же у тебя в ночную на хлебозаводе пашет. Поднимем ей настроение.
Я могу только орать, но меня никто не услышит, а Шмель воспримет крик, как слабость противника, которая лишь придаст ему сил. В задумчивости он шмыгает носом. Я слышу хрюкающий звук и вспоминаю. Вспоминаю школьную дразнилку, которая бесила Шмеля. Он терял самоконтроль и становился уязвимым. Вот его ахиллесова пята, в которую нужно ударить.
Я произношу со скрытой издевкой:
– Ты не Руслан Николаевич Краско и не Шмель.
Он вопросительно смотрит на меня, и я выплескиваю в лицо словесный яд:
– Ты Хрюня! Хрюня, хрю-хрю! Твое место на помойке, Хрюня.
Его глаза расширяются, лицо перекашивается:
– Не называй меня так.
А я повторяю дразнилку:
– Ты Хрюня, хрю-хрю! Хрюня с помойки! Хрюня, хрю-хрю!
Он в ярости переворачивает столик и подается вперед. Взгляд мутный, движения вялые, рука шарит под одеждой в поисках пистолета. Вот тот момент, к которому я стремился. Настал мой единственный шанс – попасть ему головой в сломанный нос.
Мой взгляд концентрируется на цели. Я отталкиваюсь связанными ногами и бросаюсь вперед головой. Удар лбом. Хруст. Крик. Я попал!
Мы оба падаем на пол, я сверху. Для верности луплю лбом в ненавистную рожу. Перевожу дух, смотрю на результат. Его лицо – кровавая каша, но глаза источают огонь ненависти, а руки двигаются в отличие от моих. Он загораживает ладонью нос и косит взглядом в поисках выпавшего пистолета.
Я временно победил врага, но добить не в силах и убежать не могу, пока не освобожу ноги. Как? Мои руки связаны за спиной.
На полу бутылочные осколки. Я перекатываюсь на спину, хватаю скованными руками осколок покрупнее. Подсовываю кривым острием под скотч и тру ладони туда-сюда. Осколок цепляет и рвет ленту скотча, но еще больше ранит запястья.
Предатель шевелится, рычит и приподнимается на локтях, а я никак не могу освободить руки. Кровавым взглядом он ищет выпавший пистолет. И находит. Вытирает лицо, смотрит на лоснящуюся от крови ладонь и тянется к оружию. В глазах жуткая ярость.
Всё! Мне конец. Сейчас он меня убьет.
49
Шмель почти касается пистолета, я изворачиваюсь и бью предателя связанными ногами. Он откатывается.
– Хрюня, хрю-хрю! – кричу я.
Он снова теряет концентрацию, забывает о пистолете и бросается на меня.
В этот момент я разрываю путы на руках. Мои ладони изрезаны, и его руки в крови. Мы цепляемся друг в друга, боремся, перекатываемся по стеклам. Бутылочные осколки впиваются в тело, но кто будет обращать внимание на порезы, когда схватка идет не на жизнь, а на смерть. Шмель всегда был сильнее меня, а сейчас мои ноги связаны, и у него дополнительное преимущество.
Вот он уже сверху. Сидит на мне, бьет кулаком в челюсть, вцепляется в горло ногтями и душит. Шипит и брызжет кровавой слюной:
– Тебе конец. Умри!
Ярость утраивает его силу. Я беспомощно шарю руками по полу в поисках спасения. Нащупываю бутылочное горло с зазубренной «розочкой». Сжимаю в ладони и бью острием ему в бок. Еще и еще!
Железная хватка на шее ослабевает. Одной рукой он пытается отбиться от моих ударов. Я снова бью стеклянной «розочкой» и выкатываюсь из-под врага. Тем же оружием разрезаю скотч на ногах.
Фу! Я
