Мы не можем им помешать, но если они распустят наш приют и заберут с собой кошек, это будет конец всему! Надо задержать их здесь до приезда Михал Саныча и остальных!
— А что они смогут сделать? — нервно забегал из угла в угол Костя.
— Михал Саныч сможет объявить, что наш приют выходит из Сообщества — там есть такой пункт, — ответила Тая. — И надо предупредить остальные приюты — они же потом и туда припрутся!
— Значит, нам надо задержать их здесь на несколько дней? — уточнил Егор.
— Да! Но если мы применим силу, если запрем их где-нибудь, это будет расценено, как нападение, и они будут иметь право натравить на нас своих зверушек, — проворчал Константин, плюхаясь в одно из кресел. — Вурдалаков разных, драконов — кто там у них в их европах еще есть?
— Там много кто есть, — взмахнула рукой Таисия. — И они обязательно это сделают, если мы дадим им хоть малейший повод.
— Так, — Грушеву стало ясно, что ситуацию надо брать в свои руки. — Давайте действовать по нашему изначальному плану — дождемся, пока они лягут спать, и напустим на каждого по десять кошек, пусть те им внушат, что они ничего не хотели закрыть и что комиссия прошла на отлично.
Таисия с тихим стоном упала в противоположное кресло.
— Не получится, одна из них сама превращается в кошку, и на нее внушение не подействует, — проговорила девушка. — Это Ольга, российская уполномоченная, хотя русского в ней — только имя и происхождение. Есть шанс, что она будет долго спать обычным сном, потому что наверняка устала. Но все равно это максимум полдня! За это время наши не успеют вернуться, даже если у нас починят интернет и мы сразу им все сообщим…
— Но ты говорила, что где-то недалеко есть питомник жар-птиц, — вспомнил Егор. — Что если позвать их на подмогу? Жар-птицы — тоже животные, так? И они на самом деле горячие. Могут они помешать этим уродам из здания выйти?
— Могут! И да, это животные, права которых они защищают, так что им ничего за это не будет! — Полуянова взглянула на своего друга с надеждой, но потом опять помрачнела. — Но связи-то с ними нет! Ехать туда на машине — больше двух дней, это надо такой крюк делать…
— А если напрямик? — шагнул к девушке Грушев. — По лесу, в кошачьем облике? За сколько мы туда доберемся?
Узкие глаза Таи стали почти такими же большими, как у европейцев.
— Часов за десять-одиннадцать… если повезет, — сказала она упавшим голосом и вдруг резко встряхнула головой. — Да, ты прав, это единственный выход! Но тебе не надо рисковать, я сама могу, я знаю дорогу…
— Эй, погоди! — подал голос Костя. — Даже не думай, я тебе не позволю! Я твой брат, мне дядя велел о тебе заботиться, потому что я мужчина…
Он подался вперед, явно собираясь встать с кресла и не дать Таисии уйти из библиотеки, но в следующее мгновение к нему на колени запрыгнул крупный сибирский кот. Юноша попытался спихнуть его на пол, но было слишком поздно — его руки безвольно опустились, глаза закрылись, а потом и сам он завалился на мягкий подлокотник, сладко посапывая во сне.
— Ну что, — спросил Егор Таю, снова принимая человеческий облик, — побежали к жар-птицам, пока никто не мешает?
— Побежали, — быстро кивнула девушка. — Только я сперва скажу нашим, чтобы тянули время с проверяющими как можно дольше, не давали им уехать. И чтобы того, кто их сюда привез, тоже задержали.
Глава XXII
В снег Тая приземлилась уже на четыре кошачьи лапы. Егор прыгнул следом за ней в соседний сугроб, и ему тоже удалось сменить облик еще в воздухе, но завершить прыжок так аккуратно, как она, молодой человек все же не смог. Он упал на бок, несколько раз перекувырнулся в снегу и, вскочив, наконец, снова на лапы, недовольно зафыркал и принялся отряхиваться.
Таисия — то есть, Ушкомила — нетерпеливо мяукнула высоким голосом и большими прыжками бросилась в лес. В изданном ею коротком звуке было сказано так много — требование, чтобы Хвостомысл поторопился, добродушная насмешка над его неуклюжестью, беспокойство о том, что даже если они будут очень спешить, то все равно могут опоздать…
— Мяфф! — ответил ей Хвостомысл и помчался ее догонять. В его коротком возгласе тоже было множество сообщений: он призывал подругу не паниковать раньше времени, уверял ее, что они успеют в соседний питомник и что сам он уже бежит следом за ней, и высказывал свой восторг от новых ощущений в кошачьем облике, к которым ему до сих пор не удалось привыкнуть.
Так они и бежали по заваленному снегом лесу, с головой проваливаясь в сугробы и выпрыгивая из них, не чувствуя холода, зато ощущая тысячи оттенков разных запахов и слыша тысячи самых тихих, недоступных им в человеческом обличье звуков. Бежали гораздо быстрее, чем могли бы, будучи людьми. Неслись вперед, не только беспокоясь за оставшийся позади городок и всех его обитателей, но и радуясь этой пробежке, получая невероятное удовольствие от движения, морозной свежести и свиста ветра в бархатных треугольных ушах. Хвостомысл порой даже вовсе забывал, для чего он мчится по лесу рядом со своей любимой — ему казалось, что он хищник, дикий кот, охотящийся за полевой мышью, далекий древний предок всех кошачьих, не знающий ни мягких подушек, ни блюдечек с молоком, привыкший спать на ветках деревьев, не умеющий мурлыкать. В такие моменты лес оглашался его пронзительным воплем, который эхом возвращался к ним с Ушкомилой и в котором другие коты могли прочитать все эти удивительные чувства. А Ушкомила отвечала на это негромким насмешливым фырканьем, напоминая своему спутнику, что та древняя жизнь в дикой природе только кажется ему, изнеженному цивилизацией, свободной и полной радостей, что окажись он на самом деле в шкуре первобытного дикого лесного кота, он бы очень быстро взвыл от тяжелой голодной жизни и запросился бы обратно, в теплый дом, где всегда сытно кормят.
Хвостомыслу хотелось поспорить с ней, попытаться доказать, что не так уж он и изнежен, поведать, как он, еще не умея превращаться в кота, в человеческом обличье, ходил в многодневные походы, в том числе и зимой, и прекрасно себя при этом чувствовал. Но вести серьезные беседы на бегу, даже на емком кошачьем языке, было не очень удобно, так что он решил отложить этот разговор до лучших времен, когда они не будут никуда спешить и ни о чем
