«Сёдерарм». Тот самый корабль, которому Анни тогда махнула.
И вот теперь она поплывет на нем, ей этого хотелось, она дала это понять.
Теплоход оказался больше, чем Гренс себе представлял. Метров сорок длиной, две палубы, ослепительно-белый с сине-желтой трубой, от кормы до носа были натянуты разноцветные флажки, которые развевались и хлопали на ветру. Он покатил ее кресло перед собой, маленькие колесики застряли на трапе, и пришлось повозиться, чтобы освободить их и перебраться на борт. Гренс повез Анни в нижний салон, там было тепло и имелись пустые скамейки. Из буфета в дальнем углу сильно пахло кофе.
Сюсанна сняла с Анни шапку и расстегнула пуговицы на пальто. У Анни растрепались волосы. Эверт достал расческу, стальную с редкими зубьями, и осторожно водил ею по спутанным волосам до тех пор, пока не расчесал как следует.
— Кофе?
Эверт посмотрел на Сюсанну, которая занималась креслом, она двигала его взад и вперед, пока не пристроила у торца столика.
— Нет, спасибо.
— Я плачу.
— Нет, мне просто не хочется.
— Я настаиваю. Мне важно, что вы сегодня здесь с нами.
Сюсанна, не поднимая взгляда, опустив голову, закрепляла тормоз на колесе кресла.
— Ну, если вы настаиваете.
Гренс пошел по узкому проходу, стараясь удерживать равновесие, несмотря на качку. «Сёдерарм». Ему нравилось это название. Он много раз слышал, как его произносили монотонным голосом в морских сводках шведского радио: Сёдерарм, юго-восточный ветер восемь метров в секунду, видимость хорошая. Он бывал там несколько раз в молодости, ходил под парусом туда вместе с отцом, у них с Эвертом было мало общих интересов, но вот эти плавания разве забудешь — как мигал маяк Чэрвен, вода и небо сливались и становились одного цвета, на островке было пусто, голо и почти безжизненно, словно на бесплодной горной вершине, а вокруг уходило вдаль бесконечное море.
— Он называется «Сёдерарм», этот корабль.
Мальчик — а за коричневой деревянной буфетной стойкой находился почти мальчишка, — налил кофе в три чашки и вопросительно посмотрел на Эверта:
— Что-то еще?
— Почему он так называется?
Напряженное прыщавое лицо, взгляд убегает от таких странных вопросов.
— Не знаю. Я здесь новичок. Хотите еще чего-нибудь?
— Три бутерброда. Таких круглых с сыром.
Они пили кофе, жевали бутерброды и глядели в иллюминаторы, пока корабль рассекал волны, которые были даже в этом узком проходе между ледяными краями. Морская прогулка продолжалась сорок минут. В 11.57 они должны были сойти на берег в Ваксхольме и пообедать в отеле «Ваксхольм», где предлагалось рыбное меню. Эверт зарезервировал столик на троих — у окна с видом на море.
Он расслабился. Чувствовал себя спокойным. Но проклятые мысли о Шварце настигли его и тут. Несмотря на море, лед и шхеры. Побыть бы в покое, всего пару часов! Он сможет распутать эту чертову историю до конца, если только удастся хоть на эти несчастные два часа забыть о ней. Гренс моргнул и попытался заставить себя думать о чем угодно, только не о Шварце. Но не прошло и пары минут, как перед глазами возник Рубен Фрай и вновь стал допытываться, как далеко мог бы зайти Эверт ради спасения своего ребенка.
«Нет у меня никаких детей. У нас не было детей. Мы не успели. Анни, мы не успели. Если бы они у нас были. Например, Хермансон. Если бы у нас была такая вот дочь, как Хермансон. Но у нас ее нет. Но если бы была, Анни, я бы на все пошел, чтобы защитить ее».
Эверт нагнулся над столом и стряхнул красной рождественской салфеткой крошки с ее подбородка. Он предложил: может, выйти воздух? Ему казалось, что Анни нужно ощутить ветер, море, после всех этих долгих дней в помещении и часов, которые она просиживала у окна, разглядывая мир, к которому больше не принадлежала. Нельзя, чтобы она упустила такую возможность, — она ведь махнула тогда рукой.
Теплоход шел не очень-то быстро. Гренс не особенно разбирался в скорости на море, но прыщавый буфетчик сказал, что максимальная скорость двенадцать узлов — не больно внушительно. Гренс на руках поднял Анни по лестнице, обнимал ее и покачивал, его хромота уравновешивала качку. Сюсанна поднималась вслед за ним, она несла кресло, которое на время сложила, чтобы пройти в дверь, выходившую на палубу.
Там ветер был еще сильнее. Трудно было устоять на месте, и они лишь вдвоем могли удержать кресло. Иногда соленые капли попадали на щеку, но все равно было здорово, мороз бодрил, как холодный душ по утрам. Гренс посмотрел на Анни, она сидела у поручня, который доходил ей как раз до подбородка, и могла снова беспрепятственно участвовать в жизни окружающего мира. Снова вернулось то ощущение радости, которое Анни дарила Эверту порой, просто показывая, что сама радуется.
— Я знаю, что вы продолжаете надеяться. И мне нравится в вас это, и все то, что вы для нее делаете, но я бы хотела, чтобы вы не надеялись на слишком многое.
— Зовите меня Эверт.
— Я просто хочу сказать, что это может причинить боль.
— Она махнула рукой.
Студентка-медичка по имени Сюсанна теперь одной рукой держала Анни за плечи, а другой по-прежнему придерживала ее кресло. Она не смотрела на Гренса, пока говорила это, ее взгляд был устремлен в сторону Ваксхольма, приближавшегося по левому борту.
— Я знаю, что вы верите, что видели это. Но мне известно и то, что с точки зрения неврологии это невозможно. Просто рефлекс. Я считаю, что это был двигательный рефлекс и ничего больше.
— Я, черт побери, знаю, что вижу.
Она обернулась к нему:
— Мне не хочется причинять вам боль. Но вам не избежать боли, если вы станете слишком много от этого ждать. Я хочу сказать, что вот такая поездка — это для нее очень хорошо, но, может, этого и достаточно? Вам, я имею в виду. Просто знать, что ей хорошо.
Он и сам не понимал, на что рассчитывает. Что Анни, увидев корабль, снова махнет рукой? И подтвердит то, во что никто не желает верить? Они обедали в молчании, рыба и впрямь оказалась вкусной, как ему и рассказывали, но разговаривать стало больше не о чем. У Анни был хороший аппетит, у нее текла слюна, и она то и дело перемазывалась едой, так что Эверт с Сюсанной кидались наперегонки ее вытирать. Гренс заказал автобус для инвалидов на половину второго, и тот прибыл точно в срок, час спустя они распрощались на пристани Госхага, он поцеловал Анни в лоб и пообещал приехать в следующий понедельник. Потом помчался на машине по городу, чтобы успеть до часа пик. С дороги он позвонил Свену Сундквисту спросить, что новенького за последние часы, а также Рубену Фраю в отель «Континенталь» — захотелось поговорить с этим беднягой, подготовить его, чтобы он не надеялся на слишком многое…
Последние сутки не были похожи ни на один из пережитых им ранее дней. Даже на тот день восемнадцать лет назад, когда его единственную дочь нашли умирающей на полу в его собственной спальне. Тогда он был более чувствительным и открытым миру. Он впустил в себя ее смерть, признал, что это в самом деле произошло, и много раз хотел наложить на себя руки, ведь ему незачем было больше жить. Потом он замкнулся. И с тех пор, не считая того времени в самом начале, когда они отчаянно пытались зачать нового ребенка, он не мог заставить себя пожелать Алису, да и вообще никого, он ходил вокруг, словно живой труп.
