молодым человеком, занявшим место, которое, несомненно, было бы моим, не отправься я в Бразилию. Но кроме него, ни с кем не встретилась. Вместо этого, когда мы не делали покупки или не ели в кафе, то сидели дома у Мадлен. Хотя я купила одежду для Грасы в эту поездку и отдала ей свои старые платья, только в парижских магазинах я поняла ее врожденное чувство стиля, в корне отличавшегося от моего.
Она любила классику и шик, как настоящая поклонница Шанель.
Мне тогда было тридцать три, а Грасе двадцать восемь, но мой стиль был более молодежным. Мы ходили по бульварам, покупали одежду в магазинах, таких дорогих, что там, к счастью, не было бирок с ценами – иначе Граса отказалась бы от покупок. Она выбирала лаконичные цельнокроеные платья, узкие прямые юбки и простые жакеты приглушенных розовых оттенков, небесно-голубых и желтовато-коричневых. Когда в нашу сторону оглядывались, я с гордостью и удовольствием размышляла, кем из нас, интересно, восхищались.
Однажды после такой поездки мы сидели в саду Тюильри, и Граса спросила о большом здании неподалеку. Открыв для себя Лувр, она возвращалась туда каждый день в течение двух недель, пока не прошла каждый зал и не осмотрела каждую картину, рисунок и статую.
С тех пор она душой прикипела к искусству. Через три недели в Париже она начала немного говорить по-французски, и я совсем не удивилась, обнаружив, что они с Мадлен неуверенно беседовали за завтраком.
– Ах, ma chère, ты хорошо отдохнула, – улыбнулась Мадлен, поднимаясь, чтобы, как обычно утром, поцеловать меня в щеку. – А мы с Грасой болтаем.
– Вижу.
Я взяла шоколадную булочку из корзинки и потянулась за кофейником.
– Мы решили, что поедем в Санкт-Галлен и Оберфальц, – добавила Граса.
Я с грохотом поставила кофейник на стол. Граса взяла его и налила мне кофе и горячее молоко.
– Не могу.
– Надо, – ответила Мадлен, беря меня за руку. – Если ты потеряла Шарля, это не значит, что нужно терять все.
Я помешала кофе. Я ведь запретила себе видеться с Лорином.
Просто не смогу увидеть его и уйти.
Но чем дальше я размышляла, тем более приятной казалась мысль: увидеть, что он счастлив и доволен жизнью у Иды. Может, встреча залечит черную дыру у меня в груди. Она не должна причинить мне боль, это просто невозможно. А вот путешествие в Оберфальц меня не вдохновляло.
– Мадлен, – заявила я, – ты мне больше мать, чем моя родная. А отца я вообще видеть не хочу.
– А как же сестра!
Я пожала плечами.
– Никто из них и не подумал меня искать, тем более что это не так уж и трудно.
Моя одежда океан не пересекала, а вот косметическая линия Beija Flor – «Колибри», буквально «целующий цветы», была хорошо известна в Латинской Америке. Мое имя было известно, и даже в спрятанной в горах долине Оберфальц обо мне наверняка читали. Год назад я дала интервью итальянскому журналисту. Если бы меня захотели найти, то нашли бы.
– Может, им стыдно, потому и не высовываются, – заявила Граса. – Иногда семью лучше бросить.
Она встала и вышла из комнаты. Свою кузину Габриэлу она не видела с той самой встречи с Хосе у сеньора Малуфа.
* * *
Через два дня мы втроем стояли около старого дома Шуртеров. Я звонила из Парижа, послала телеграмму, пыталась дозвониться из отеля в Санкт-Галлене, но никто не ответил. Когда я подошла к дому, то поняла почему. Дом Лорина был пуст и заколочен. Я постучалась к соседям. Сосед слева переехал сюда недавно и ничего не знал, соседей справа не оказалось дома, и в следующем доме тоже никого не было. Через три дома от них в садике какой-то старик обрезал засохшие цветы и складывал их в корзинку.
– А, Шуртеры? – отозвался он, глядя на нас сквозь толстые линзы. – Уехали.
И срезал секатором очередную розу.
Кровь отхлынула у меня от головы, и я чуть не упала в обморок.
– Вы не знаете, куда они уехали? – спросила я, отчаянно захотев увидеть Лорина, как и в прошлый раз, когда была здесь.
– Уехали, куда, не знаю. Погодите. – Он встал. – Мистер Шуртер умер десять или пятнадцать лет назад, сразу после войны. Не уверен. Да, мальчикам исполнилось четыре или пять, а девочка была совсем маленькая. Ужасно! Бедная фрау Шуртер храбрилась.
– Как же герр Шуртер умер? Он ведь был не стар.
– Сердечный приступ. Много работал, говорят. А она осталась одна в большом доме с тремя детьми. Хотя с деньгами у них вроде было все в порядке. А потом, через год, собрала вещи и уехала.
Он наклонился к очередному кусту роз, потом снова выпрямился.
– Поговаривают, замуж вышла, но мне не верится… Он бы за ней приехал, если так. Нет, она все сама упаковала и уехала.
В моем сердце затрепетала надежда.
– Куда же они отправились?
– Да я не спрашивал.
Уехали. Я его потеряла.
Как последнее средство, я посетила юристов, которых Шуртеры нанимали для усыновления, но и они помочь не могли.
Фрау Шуртер действительно вышла замуж и переехала в Германию, но адреса не оставила. Дом тогда сразу продали, а теперь он снова продавался.
Я купила его в тот же день, ma chère. Много лет назад я покидала Санкт-Галлен без пенни за душой, теперь достать денег стало делом техники.
Пока все это оформлялось, я зашла в ближайшую церковь и нашла себе экономку, фрау Вегелин, вдову с двумя детьми-подростками. Она была потрясена до глубины души, когда я водила ее по магазинам, покупая мебель и все необходимое. Она привыкла к трудностям, не воспринимала, что я богата, и норовила отвести меня в магазины подержанных товаров.
Через несколько дней, уладив все дела, мы стояли на платформе, ожидая поезда, который отвезет нас в Цюрих. Судя по расписанию, мы пришли на полчаса раньше.
Ожидание на платформе, где я в последний раз видела Лорина, было для меня словно нож в сердце. Теперь у меня почти не осталось надежды его найти. Мои глаза наполнились слезами, и я была рада плохому освещению под арочным стальным пролетом крыши. Пока я вспоминала, на платформу прибежали мальчик и девочка, размахивая руками, чтобы привлечь наше внимание.
– Это дети Вегелин, – сообщила Граса.
Я помахала в ответ, давая знать, что их вижу. Они сделали мне знак не уходить и потом вернулись с матерью.
– Фрау Дюмаре!
Фрау Вегелин тяжело дышала, покраснев от напряжения.
– Что-нибудь случилось? – спросила я.
– Нет, но я просто хочу еще
