точнее был не властен отвести от нее взгляд, и думал. Пытался представить, как лучше начать тот разговор, ради которого сорвался сюда вопреки всем прежним мантрам о новой жизни без тоски о прошлом и безвозвратно утерянном.
В присутствии Кати мыслить здраво было тяжело. То и дело вспоминался их последний поцелуй — бессонными ночами Денис только о нем и думал, — глаз цеплялся то за упавший Кате на лицо локон, но за мелькнувшие в вырезе блузки ключицы. Фантазия слабела перед тем, что Денис не забыл из проведенных с Катей лет: о ней, о ее теле и сердце.
Употребление алкоголя вдруг показалось ему чересчур рискованной затеей.
— Знаешь, — сказал он непривычно молчаливой в этот вечер Кате, — лучше все-таки чай. А еще лучше — кофе.
Она часто закивала и резким движением опустила на столешницу бутылку. Та приземлилась с гулким дребезжанием.
— Я сейчас сварю. — Катя не смотрела на него, и Денис уже не сомневался, что она нервничает не меньше, чем он. — Нужно турку достать, я кофеварку еще не купила.
Неосознанно, по памяти, Денис потянулся к навесному шкафчику с посудой, просто желая помочь, и вместе с ним к той же дверце потянулась Катя, секунду назад включавшая чайник. Они замерли, соприкоснувшись рукавами, прямо как у Цветаевой. И в унисон тяжело вздохнули.
Их легшие на ручку дверцы пальцы, оказавшись столь близко, переплелись сами собой, будто подчиняясь внешней силе. Медленно развернувшись, Денис осторожно привлек Катю к себе. Просто не смог удержаться. Она поддалась и сделала к нему шаг. Не возражая и ничего не говоря.
Так они и стояли. Крошечными, несмелыми подступами притягивали к себе один другого каждую долю секунды, пока свободного пространства между ними не осталось.
Спокойствие накрыло Дениса с головы до ног вместе с чувством полной принадлежности — он, наконец, был на своем месте. Там, где должен быть. Там, где совершенно хорошо. Йоги, достигнувшие просветления, сумели бы понять его состояние лучше, чем кто-либо.
На кухне тикали часы и гудел холодильник. Забурлила закипевшая вода, щелкнула кнопка выключения чайника, за окном взвилась истеричная сигнализация одной из машин, но Катя и Денис оставались неподвижны и безмолвны.
Все что было важно — дотрагиваться друг до друга. Быть в одном тепловом поле. Вбирать в легкие запах родного человека и чувствовать, как эйфория и необъяснимая боль во всем теле сливаются в единый восторг где-то на краю сознания.
Напряжение покидало Дениса. Из вечно тяжелой головы убегали беспокойные мысли и изматывающие переживания. Словно Катя заставила все его тяготы раствориться в небытии. Мир исчез и ничего не значил.
Денис всей душой не хотел потерять этот впервые обретенный за пять с половиной лет покой. Катя, завозившись в его объятиях, судорожно вздохнула. Как будто была готова заплакать прямо сейчас.
— Прости… — вдруг заговорила она, продолжая утыкаться лицом ему в грудь. Сквозь ткань рубашки он хорошо чувствовал и жар ее дыхания, и шевеление губ, и проходящую временами по ее телу дрожь. — Прости, что меня не было рядом, когда…
— Кать… — Денис не понимал, о чем она говорит. Потребность, заслонившая собой остальные, — успокоить, избавить от боли, — помешала ему сразу вникнуть в смысл прозвучавших фраз, но Катя продолжала:
— Я узнала через неделю после аварии. Мама… мама рассказала, что твои родители разбились.
— Кать… — попытался он снова, но она покачала головой, не позволяя прервать свои признания.
— …Я тогда разрыдалась. Сама не понимала почему. Ревела, как будто умер кто-то близкий. Я не осознавала, что плачу о тебе. О твоей боли. О том, что я не рядом. Не с тобой. И мне так жаль, Денис. Мне так жаль…
— Т-с-с, — зашептал он ей на ухо и стал раскачиваться на месте, стараясь ее успокоить. — Все хорошо.
— Пять лет, — произнесла она сипло. — Мы потеряли пять лет…
— Да, — согласился он, — потеряли.
— Я не знаю, что с этим делать. Что нам делать… — Денис чувствовал, как на спине натянулась ткань рубашки, словно Катя, хватаясь за нее пальцами, надеялась так устоять на ногах.
Он чуть отклонился назад, Катя повторила за ним. Когда их взгляды встретились, он наконец сказал то, что не мог не сказать:
— Давай попробуем еще раз? Катя, я… — Денис покачал головой, на миг теряясь в словах, но сумел добавить ровное и уверенное обещание: — Я больше не подведу, мне можно верить.
— Я… — Катя глубоко вдохнула и резко выдохнула, будто на что-то решаясь, прежде чем произнести: — Я знаю.
— Знаешь? — Он боялся поверить ее ответу. Не видел причин верить.
Не отпуская его взгляда, Катя объяснила:
— Поступки. Твоя жизнь последние пять лет. Я знаю, Денис, — повторила она твердо, убеждая уже его, а не себя. В ее глазах он видел хорошо знакомое, но когда-то угасшее сияние веры: в него и в них.
Крепче сжав Катю в объятиях, он поцеловал ее в макушку. Чувствам, которые он сейчас переживал, не было равноценного эквивалента языке, кроме почти не слышимого, сказанного в мягкие золотистые волосы:
— Катя… Моя Катя.
Глава 37
Безвременье, наступившее в небольшой кухне одной московской квартиры, гипнотически-сладостное и утопическое, зачаровывало. Катя и Денис прижимались друг к другу, безмолвно дыша в унисон. Вспоминали и узнавали растворившееся в повседневности проведенных в разлуке лет чувство совершенного счастья.
Тихое и спокойное, благостно-умиротворяющее тепло окутывало их с головы до ног, снаружи и внутри. Оно грело и исцеляло.
Нежность, сердцевиной которой еще надолго останется смертельная, долгие-долгие месяцы таившаяся от сознания тоска, переполняла Катю. Но сильнее других эмоций и чувств была любовь. Острым лезвием прорезающая себе путь сквозь все заслоны и брони Катиной самозащиты.
За столько лет Денис мог стать совершенно чужим, но не стал. Он все еще был роднее всех, кого Катя когда-либо знала. До подступающих к глазам слез. До дрожи в руках. До болезненного давления в груди. Губы и кончики пальцев горели от желания и вседозволенности: Катя и правда могла вновь прикасаться к Денису.
Он был ее. Снова был ее.
Только сейчас, в эти первые спустя столько лет минуты тактильного контакта, Катя постепенно начинала осознавать, насколько она истосковалась по Денису. Когда они стояли так близко, словно надеялись добиться самого крепкого объятия в истории человеческой цивилизации, а ей все равно было мало.
