Книга Дневник - Генри Хопоу

— Портал Героинщиков? — все переспрашивал я.

— Да. Улочка, что усыпана всяким мусором и в основном — шприцами. Там — просто свалка. И живут там одни наркоманы.

— И Иглыч?

— Иглыч не с того квартала. Ты там не был? Потом покажу. Тоннель Счастья, он же Портал Героинщиков, связывает наш район и Утопию Грешников.

— Утопию Грешников?

— Мдя-я-я, — протянул он. — Ты, кроме дома и школы, где-нибудь вообще бываешь? Курямбия не в счет.

— Ну…

— Гну! Деревня ты. Если Тоннель Счастья — свалка, то Утопия Грешников — нечто большее. Государство внутри государства, город внутри города со своими правилами и порядками, заповедями и обычаями. Рассадник тараканов, крыс, клопов. Ты когда-нибудь видел дом, выстроенный на кладбище?

— Нет.

— А дом, построенный из обломков надгробных плит, памятников?

— Звучит мерзко.

— Мерзко. Так вот знай, что этот дом, в фундаменте и на стенах которого можно увидеть портреты и годы жизни покойных, пожалуй, лучший из тех, что стоят в Утопии Грешников. Там собирается весь человеческий смрад, что не нашел себе лучшего места. Это — своего рода приют для… Попасть туда — опуститься на дно синей ямы, выход из которой всего один — смерть.

— Бр-р-р.

— Потом я тебя туда свожу. Посмотришь на иную жизнь: без красок, благоустройства и будущего.

— Потом? Лучше никогда. — Меня передернуло.

— Как знаешь. — Он вернулся к тому с чего начал — к приемнику: — В Тоннеле Счастья я бываю редко, но стараюсь туда захаживать. Как видишь, там, кроме использованных шприцов, можно найти много чего интересного. — Он включил приемник. Зашипел динамик. — Вещь старая, антенна держится на соплях, но, если ее направить, — он поднял его под потолок, направил надломленную телескопическую антенну к темноте подвала, шагнул в сторону. Из динамика начали доноситься уже не хрипота с шипением, а что-то более-менее внятное, что-то, похожее на голос ведущего, — можно словить весьма сносный сигнал.

Охваченный интересом поиска лучшего сигнала, я одолжил у него приемник, надеясь не заразиться от него сифилисом, добропорядочно оставленным на его корпусе предыдущим владельцем из Портала Героинщиков, попросил кусок медной проволоки (видел его еще в прошлый раз), и примотал ей конец антенны к канализационной трубе, по которой как раз проплывали «подводные лодки», не способные утонуть. Колесиком, передвигающим ползунок по FM-частотам, настроил волну вещания. Качество еще оставалось не лучшим, но из динамика звучала уже настоящая мелодия, песня, от басов которой он захлебывался. «Ты горишь как огонь» повторялось несколько раз, и эта фраза из припева популярного исполнителя вновь разожгла во мне ненависть к Козлову.

Я вновь размечтался, что увижу его сгорающим в автомобиле директорши под эту композицию, только с хрипотой не из динамиков, а из запеченного горла Козлова.

Дослушав песню, строчка из которой стала моим гимном, я приглушил звук, выключил радиоприемник, чтобы не садить батарейки, и рассказал Витьке обо всем, начиная с пожарной тревоги, устроенной моими руками, во время которой погибла милая старушонка, над телом которой надсмехался этот ублюдок, заостряя внимание на карнавале безумия, устроенном в школе в его честь по, несомненно, инициативе «я что-нибудь придумаю», с которой он имел губной контакт и что-то общее, и заканчивая тем, для чего, собственно, мне нужна была его помощь — для звонка Вике и рассказа ей всего того же, что он услышал от меня.

Витя ни разу меня не перебил. Он лежал на кровати с отрытой тетрадью и что-то в нее записывал. Я думал, он рисовал овалы и круги, но нет, издалека я видел записи, вблизи же — непонятные каракули. Я пожалел, что Витька не учится в школе и не умеет писать. Потом же в каракулях я разобрал стенограмму. Узнал не целиком, а только несколько символов, которые знал и которые более всего были на них похожи: человек, помощь, вопрос.

Стеснение сменилось завистью. Позже Витька, перед тем как я побежал домой, а он остался в Курямбии заканчивать ремонт и уборку, показал мне свое сокровище, спрятанное в темноте подвала, скрывающееся от назойливых комаров в старинном чемодане, найденном в уже известной мне Утопии Грешников, у бочки, в которой бомжи жгли костер и грелись.

Книга, которую он мне показал на несколько секунд, называлась «Стенография». Имя автора я разобрать не смог — обложка сильно потрепалась, а по обуглившемуся уголку было понятно, что она чудом уцелела. Витька же сказал, что и сам чудом уцелел аж три раза: когда доставал ее из пламени, когда костровой хотел пырнуть его ножом, когда едва не угодил в открытый канализационный люк в Тоннеле Счастья, перепрыгивая горку окровавленных игл, боясь заразиться от них, как и я от радиоприемника, сифой. Верил я в его историю с трудом, а вот завидовал с непередаваемой легкостью.

Когда Витька отнес учебник по стенографии в тайник (мне до сих пор остается догадываться, чем же еще он способен меня удивить), вернулся в освещенное мерцающей лампой арт-пространство, уткнулся носом в иероглифы, небрежно выведенные карандашом средней твердости, и произнес, поправив на носу невидимые очки:

— Начнем по порядку.

После его фразы очки поправил я. Существующие, запотевшие очки. Очки, одна душка которых была отремонтирована ниткой и эпоксидной смолой, другая — синей изолентой. Очки, которые с каждым новым днем нравились мне все меньше и меньше, которые я уже готов был выбросить при любой возможности, но продолжал носить, потому что так было нужно. Они и сейчас на мне, Профессор.

— Ты так запугал своего одноклассника, что он навалил в штаны… Потом ты помог ему избавиться от следов… дерьма. — Он посмотрел на меня хмурыми глазами, мне стало не по себе. — Ты надавил на тревожную кнопку, и пожарная сигнализация, как выстрел стартового пистолета, дала начало хаосу и давке, в которой пострадала… умерла уборщица…

— Бабушка Люба. — Я помрачнел.

Он сверился со стенограммой. Кивнул.

— Бабушка Люба… Все верно. Позже ты выкрутился на двух допросах: с классной и с директоршей. — Теперь уже кивал я, подтверждая каждое его слово. Рефлекторно кивал. Я мог бы заменить кивающую собачку, установленную на приборной панели семейного автомобиля. Раньше она меня забавляла, тогда же я мечтал от нее избавиться, чтобы она больше никогда мне не напоминала о третьем допросе — допросе Витьки. — Этого тебе было недостаточно. Пользуясь случаем, ты спихнул учиненное тобой на Козлова, который бесил тебя изначально и пробесил в этот раз. И у тебя получилось… вернее, тебе так казалось, пока «я что-нибудь придумаю» не сделала то, что ты ожидал, с точность до наоборот. — Я мысленно сдирал с себя