его мимика, его легкая теплая улыбка, так не похожая на тот язвительный оскал, что постоянно появлялся на его лице, когда мы только познакомились.
Вообще, он тогда совсем по-другому выглядел.
И не нравился мне, совсем не нравился.
А теперь я взгляда от него оторвать не могу. И не могу не думать, что, если б не эта мерзкая ситуация, то мы, возможно… В конце концов, его интернетная любовь умерла уже давно, а я живая… И, кто знает, вдруг у нас бы сложилось… Пусть и на почве моей похожести на нее, но жизнь-то длинная, и все меняется…
Мое же мнение о нем изменилось… И кардинально. Почему бы ему тоже…
Но все эти размышления относятся к категории “если бы”. И совсем не имеют никакого значения в моем новом мире, моей новой реальности.
Так странно, мне очень немного лет, а реальностей за этот небольшой период уже было множество.
Детство — сладкая реальность, когда весь мир открыт…
Встреча в Алексом — жуткая реальность, когда в западне, и выхода из нее нет.
Болезнь и смерть мамы — мертвая реальность, время безвременья, в котором я не жила, не чувствовала, не существовала.
Приезд в этот город, встреча с Казом и начало новой жизни — светлая реальность, когда каждый день одновременно серый и яркий, и ощущается, что впереди что-то еще будет. Хорошее, обязательно хорошее!
И вот теперь обновление реальности… И цвет у нее — темный. Не черный еще, но совсем в нем нет просвета… Может, когда все это завершится, будет новая? Пусть будет новая!
— Ты чего такая? — Каз обеспокоенно смотрит на меня, тянется к лицу, хочет развернуть, может, поцеловать, явно не желая терять этот, уже пройденный нами уровень, но я отворачиваюсь, сильнее кутаясь в мамину кофту, словно защиты в ней ища.
— Все хорошо… — голос не дрожит, и это благо сейчас, — просто… Просто замерзла… Понимаешь? Зябко…
— Тогда поехали греться, — улыбается Каз, заводя машину, — знаешь, я удивился, что ты позвонила…
Ловит мой напряженный взгляд и тут же добавляет:
— Верней, не удивился, а обрадовался… Я, честно говоря, уже решил, что придется тебя опять из раковины силой выколупывать…
— Почему? — я смотрю перед собой, сжимаю пальцы на рукавах кофты и лихорадочно продумываю, как дальше поступить, как сделать так, чтоб мы… Я не смогу же. Я не смогу!
Смогу.
Деваться некуда мне.
— Потому что ты слишком уж серьезно восприняла ту историю… — продолжает Каз, осторожно поглядывая на меня, — ну… С фоткой… А я не успел тебе ничего объяснить… Ты знаешь, я вообще не особенно хорошо умею разговаривать на такие темы… Как-то не приходилось, веришь?
Киваю.
Конечно, верю. Такому мужчине не нужно разговаривать с женщиной, чтоб затащить ее в постель. Достаточно захотеть… Это просто я такая ущербная. Не понимаю, зачем так он долго возится со мной?
Но в этом и плюсы есть. Значит, цепляю. Значит, больше вариантов, что не откажет. Но когда сказать? Когда?
— Я знаю одно место классное, там камин, тепло, ты голодная? — Каз сворачивает с главной улицы, выезжая в Старо-речной.
— Нет… Послушай, Каз… Я… — черт… Ну вот как говорят о таком обычно? — я хочу… Поехали к тебе.
Каз в этот момент как раз заруливает на кольцо, и, услышав мое предложение, как-то слишком сильно сжимает руль, из-за чего послушная нервная машина дергается и чуть ли не подпрыгивает на месте.
Я, судорожно сжав губы, хватаюсь за поручень, а Каз, выматерившись сквозь зубы, выравнивает машину и, быстро съехав с кольца в карман, тормозит у обочины.
Выдыхает, а затем поворачивается всем корпусом ко мне.
В тесном пространстве салона это ощущается невероятно: угрожающе, массивно, жестко. И я опять вспоминаю, что это только рядом со мной этот мужчина кажется добрым и приятным, а в реальности он другой совсем. Такой, как на ринге, где я его в первый день увидела… И я не хочу думать, какой он в постели. Почему-то сейчас кажется, что несмотря на вполне нежные последние поцелуи, где Каз очень сильно сдерживался, в близости с ним будет… Больно.
Впрочем, мне не привыкать к боли, так что это, может, и хорошо. Меньше потом сожалений дурацких будет о несбывшемся.
Все равно мои фантазии из области бреда.
Каз смотрит на меня, внимательно, серьезно, затем мягко подцепляет пальцем подбородок, заставляя повернуться к себе, изучает запрокинутое лицо, говорит тихо и хрипловато:
— В гости ко мне хочешь, Маруся?
Не отвечаю, только согласно смыкаю ресницы. Да, хочу.
— А с чего такая перемена? А? — он задумчив, большой палец поглаживает мой подбородок, а взгляд путешествует по лицу, тормозя на особо интересных ему местах, отчего щеки покрываются пятнами, а во рту пересыхает. Облизываю губы, и взгляд Каза становится глубоким, черным, — а, впрочем, без разницы… — бормочет он, наклоняется и мягко целует меня.
Ладонь его перемещается на мой затылок, прихватывает, тянет, заставляя податься вперед, завоевывает, лишая возможности уклониться. Сопротивляться.
Я и не сопротивляюсь.
Покорно размыкаю губы, позволяя себя целовать, прикрываю глаза… И ловлю обрушившиеся волной ощущения. Новые, совсем новые!
Похожие и не похожие на те, что пережила, когда он целовал меня вчера, в банном домике Хазарова. Там была оторопь, испуг, невероятное возбуждение, неправильное, внезапное. От него хотелось скрыться и одновременно прижаться сильнее, заставить, чтоб продолжил…
А сейчас…
Сейчас это так странно… Каз целует, не спрашивая, доминируя, такой уж он человек, и, наверно, во всем такой. Только со мной сдерживается. До поры, до времени.
И этот напор должен пугать. Я и пугаюсь. Мозгом. А вот губы мягкими становятся, податливыми, и по коже мурашки, и тело как-то льнет к нему… И даже привычные панические сигналы из головы, из-за которых я деревенею и становлюсь равнодушной и покорной к насилию, минимизируя таким образом возможный вред себе, не появляются!
Верней, может и появляются, но я их не распознаю.
Потому что Каз что-то настолько невероятное делает, настолько одновременно нежное и жадное, так покоряет меня этой своей жаждой, так горит, что я не могу не ответить на его искренность.
Он не пытается форсировать события, как на его месте давно бы сделал Алекс, нет…
