лесам бродили враждебные отряды. Но разве дело царя — гоняться по зиме за мелкими шайками? И разве нужны для этого многотысячные полки? Курбский и другие военачальники не понимать этого не могли. Но им почему-то очень не хотелось, чтобы царь вернулся на Русь в славе победителя!
Однако Ивана Васильевича поддержали родственники жены, Захарьины и Морозов, и он опять не послушался советников. С военной точки зрения он принял решение вполне грамотное. Наместником Казани назначил князя Александра Горбатого-Шуйского, выделив ему 1,5 тыс. детей боярских, 3 тыс. стрельцов и предложив остаться добровольцам из казаков. Такие силы могли разместиться и прокормиться в городе, а по весне нетрудно было прислать подкрепления. Большой гарнизон во главе с Петром Шуйским был оставлен и в Свияжске. А сам государь 11 октября отбыл в Москву.
В Нижнем Новгороде его встречало все население, и «благодарственный плач» заглушил пение священников! Люди со слезами на глазах благодарили своего царя, навсегда избавившего их от ужаса набегов. То же самое повторялось в Балахне, Владимире. А в Судогде навстречу прискакал боярин Траханиот с известием — Анастасия родила сына! Господь почти одновременно даровал Ивану Васильевичу победу и наследника! Услышав об этом, государь соскочил с седла, расцеловал Траханиота, на радостях подарил ему собственного коня, одежду со своего плеча [277].
А в Москве народу собралось столько, что город не вмещал его. Люди встречали царя уже за 10 верст, стояли по обе стороны дороги. Старались поцеловать руку или сапог, возглашали «многая лета царю благочестивому, победителю варварскому и избавителю христианскому» [278]. Уж наверное, сам он не жаждал таких почестей. В Кремле были горячо любимая жена, ребенок, которого отец еще не видел! Но почести отдавались не только персонально Ивану Васильевичу — они отдавались царю. А в его лице — всей державе, всей армии. Поэтому сперва была встреча с митрополитом и боярами, праздничная служба в Успенском соборе, государь обошел храмы, поклонился гробницам родителей — и лишь потом смог поспешить к Анастасии, обнять ее и малыша, которого нарекли Дмитрием.
Главные торжества состоялись 8 ноября, на праздник Архистратига Михаила, особо почитаемого царем. Победителя сатаны, предводителя Небесного Воинства. Государь в Грановитой палате давал пир героям войны. Но его речи были удивительно скромными. О собственных заслугах он вообще умалчивал. Хвалил Владимира Старицкого, хотя тот в казанской кампании абсолютно ничем себя не проявил. Благодарил и митрополита, духовенство, всех русских людей — за то, что помогли своими горячими молитвами. Пиры в Грановитой палате продолжались три дня. Царь принимал и чествовал воевод, дворян, отличившихся детей боярских и простых воинов. Жаловал их шубами, кубками, конями, оружием, деньгами. Было роздано наград на огромную сумму в 48 тыс. рублей, не считая поместий и вотчин.
Царь считал важным выразить благодарность и Господу. Раздавались милостыни нищим, делались вклады в монастыри. Из тюрем освободили заключенных, даже осужденных на смерть. В честь взятия Казани закладывались храмы в разных городах. Но государь хотел наградить и всю Русскую землю. Он снизил подати, «земские дани своя людем облегчи» [279]. Мало того, он объявил о своем желании отменить систему «кормлений» [280]. И вот это боярам понравиться никак не могло. Но смолчали, затаили при себе. А Россия уже стала пожинать и политические плоды своей победы.
Предводитель одной из ногайских орд, князь Исмаил, рассудил, что с ней выгоднее дружить, прислал послов с готовностью к союзу. Народы Северного Кавказа, стонавшие под ударами крымцев, увидели, что Иван Васильевич способен их защитить. В то время господствующее положение там занимали кабардинцы. Им принадлежали Пятигорье, значительная часть нынешней Чечни, от них зависели многие адыгские, карачаевские, чеченские роды. Кабардинские князья Машук, Иван Езболоков и Танашук направили в Москву посольство, просили царя взять их землю под свою руку. Грузины тоже прислали делегатов к Ивану Васильевичу, просились под его власть. В Москве появились и послы Бухары, Хорезма. Для них была жизненно важной торговля по Волге. Прежде они сбывали товары в Казани, сейчас хотели договориться с русскими.
24 ноября 1552 г. прислали известие, что в Москву едет и посланник из Литвы Ян Гайко. Но Иван Васильевич после этого уехал в Троице-Сергиев монастырь, крестить младенца Дмитрия. Историки считают, что «разминулись» они не случайно. Крестить наследника Иван Васильевич действительно намеревался по примеру собственного отца. Но это был и хороший предлог не встречаться с послом государства, не признавшего его царский титул. Однако по приезде Гайко открылся вообще сюрприз. Грамота, которую он привез, была адресована: «Велебному отцу, архиепископу и митрополиту Московскому Иоасафу, а Данилу Романовичю, дворетцкому, а князю Ивану Плетеню Шуйскому» [281]. Литовские «радные паны» обращались к ним с предложением, чтобы они выступили перед государем с ходатайством о заключении не перемирия, а «вечного мира».
Были ли литовцы действительно заинтересованы в «вечном мире», говорит показательный факт — они даже имя митрополита перепутали. Но в России обращения иностранных держав всегда адресовались к государю, а он давал указания своим сановникам для переговоров. Теперь создавался прецедент, что королевские и царские советники могут сноситься между собой напрямую. Литовцы обращались к митрополиту через голову царя, и вдобавок, самого знатного вельможу, Ивана Михайловича Шуйского, написали вторым — после менее родовитого Захарьина! Московских порядков литовские дипломаты не могли не знать. Следовательно, их ошибки были заведомой провокацией. С одной стороны, вбить клин между государем и митрополитом. С другой — подогреть недовольство Шуйских, их вражду к родственникам царицы Захарьиным.
Завязать крупную интригу литовцам не удалось. Заслушав грамоты, Макарий и бояре «послали ко Царю и великому князю к Троице». Все шаги согласовывались с Иваном Васильевичем. А на прощальной аудиенции митрополит объявил посланнику: поскольку он «привез грамоту о государских делах, а не о церковных делах», то ему «до тех дел дела нет, а о тех государских земских делах епископу и панам ведомо учинят государские бояре» [281]. Хотя сам Иван Васиьевич, в отличие от панов, был совсем не против полного замирения с Литвой. Отправил туда гонца Сущова с ответом, перечисляя причины разногласий между двумя державами и выражая готовность начать переговоры о «вечном мире».
На время своего отсутствия государь оставил боярам и другое поручение, «о Казанском деле промышляти». Но летописец отметил: вельможи сочли, что они уже достаточно потрудились, покоряя Казань, «и малого подвига и труда не стерпеша докончати и возжелаша богатства и начаша о кормлениях седети, а Казанское строение поотложиша» [282]. Да, советники царя сочли как раз удобным, что он в отъезде. Ринулись без него делить «кормления» — посты наместников и другие выгодные должности.
