повязках и проволокой в ушах – подскочили, чтобы снять с него плащ. – Давали ему есть и пить?
Палач храпел на скамье, раскинув колени; одна рука с мозолистыми костяшками, вымазанная красным и бурым, свесилась вниз.
– Я спрашиваю, давали ли… Ба! Этот человек горазд сдирать мясо со спин ваших непослушных собратьев, но что до более тонкого… Пусть себе спит.
На сюзерене осталась только кожаная юбка и сандалии на толстой подошве: здесь порой становилось грязно. Он хорошо знал, где что находится. К наклонной доске прислонены кочерга и клещи. Рядом стол с несколькими тазами, в одном тряпка, от которой вода окрасилась розовым. В печи, занимающей почти всю стену, пылают дрова, на противоположной стене дрожит тень от решетки. Рядом рваный холщовый занавес.
– Ну, как ты себя чувствуешь? Лучше? Вот и славно – возможно, даже малая толика хорошего самочувствия подвигнет тебя отвечать на мои вопросы. Даже передать не могу, как ждет твоих ответов мой господин. Знаешь, он очень строгий хозяин – если знаешь, конечно. Кродар желает… но не будем пачкать столь благородное имя миазмами этого места. Одни только оковы, что держат тебя на этой доске… Помню, один несчастный, лежа на твоем месте, спрашивал у меня: смывают ли с них куски мяса прежней жертвы, прежде чем приковать новую? «С какой стати?» – ответил я. Зловоние, порожденное этой гнилью, напоминает нам – ты ведь чуешь? – что все мы смертны и это наш единственный козырь в игре, которую ведут с нами время и боль. – Сюзерен поднял глаза вверх, созерцая тяжелую, оплетенную жилами руку, перевязанную у локтя; дрожь мускула под клочковатой, черной с проседью бородой; свежие и старые шрамы; массивное волосатое бедро, смоченное обильным по́том. – Отвечай, Горжик: посылал ли тебя южный барон Альдамир с Гартского полуострова, близ монастыря Вигернангх, гонцом к ткачам, ювелирам, гончарам и кузнецам в город Колхари?
– Ноги моей… – Железный обруч, охватывающий грудь, уже выдавил бы дыхание из человека слабее Горжика, …отродясь в Гарте не было. Я же вам говорил…
– Однако… – Сюзерен, обернув руку мокрой тряпкой из таза, взял один из гревшихся в печи железных штырей, пепельно-розовый на конце, – …ты так и не объяснил мне, почему носишь на шее… – Розовое железо приблизилась к груди Горжика с опаленными кое-где волосами, – …вот это. – Железо коснулось диска. – Выгравированная здесь карта, и звездная решетка над ней, и прочие изображения говорят…
Грудь и горло узника вздулись, не выпуская наружу сдавленный звук.
– Что, горячо? – Сюзерен отвел штырь, оставив черный след на позеленевшем диске. – Всё это говорит о своем южном происхождении. Зачем ты носишь эту тарелку, если здесь не бывал? – Железо прижалось к бедру Горжика, исторгнув у него крик. Через пару мгновений сюзерен убрал раскаленный прут, оставив свежий пузырь среди других ожогов, как недавних, так и затянувшихся коркой. – Позволь напомнить тебе правила игры, которую мы ведем, игры времени и боли. Я говорил тебе о них, когда мы начинали, и повторю снова в надежде, что опыт последних часов придаст им новый смысл; если понадобится, я буду их повторять раз за разом. Итак: малую боль мы в этой игре растягиваем очень-очень надолго. Мгновения боли и мгновения передышки складываются в долгие дни. Знал бы ты, какое удовольствие это мне доставляет. Время, изобретательность, сравнение твоих ответов с ответами тех, кого я допрашивал до тебя – всё это приносит мне невыразимое наслаждение. Помни вот о чем: на этом простейшем уровне маленькие пытки для меня гораздо приятнее, чем сведения, которые я мог бы от тебя получить. Поэтому, если хочешь мне досадить и лишить меня удовольствия, лучше скажи…
– Но я же говорил! Отвечал вам! Правдиво! Я в жизни никогда не был в Гарте! Астролябию мне подарили в юности – я уже позабыл, кто и где. Какой-то благородный господин или дама в одном из замков, где я бывал. – Сюзерен вернул штырь в огонь и занялся мелкими ножами, висящими на стене. – А бывал я во многих замках, во многих хижинах. Спал под мостами, в гостиницах, в переулках, в полях и в лесах. Я не запоминаю свою жизнь так, как вы, не перебираю в памяти дары и милости, которые мне посчастливилось…
– Кожа между пальцами очень чувствительна. – Сюзерен поднял вверх ножик с каплей крови, стекающей по лезвию. – Как рук, так и ног, даже самых ороговевших. Я знал мужчин, не говоря уж о женщинах, которые стойко терпели каленое железо и клещи, но стоило мне сделать надрезы – всего с десяток – между их пальцами, начинали болтать безумолку. Это чистая правда. – Сюзерен обмакнул тряпку в таз, выжал, промокнул пятнышко крови на доске ниже пальцев Горжика. – Твое наклонное положение на этой доске побуждает нас заниматься скорее лицом, грудью и животом, чем ступнями и коленями. Колени – это же дивные ощущения: берешь гвоздик, берешь молоточек… Сначала я сделаю несколько надрезов, затем разбужу нашего храпящего друга. Ты кричишь, а он все спит – не странно ли? Впрочем, и работа у него утомительная. Мы с ним наклоним доску в обратную сторону, вверх ногами, и расширим знакомство с твоим телом. – Сюзерен взял тряпку из другого таза. – Чуточку уксуса… – Он приложил тряпку к лицу Горжика, и тот дернулся, еще больше поранив лоб о другой обруч. – Чуточку соли. Я нахожу, что четыре-пять мелких болей, соединенных вместе, действуют куда лучше, чем одна сильная. – Взяв губку с налипшими кристаллами из третьего таза, сюзерен прижал ее к обожженному бедру Горжика. – Теперь опять ножичком…
Где-то хлопнула дверь.
Хриплый кашель Горжика под уксусной тряпкой перешел в новый крик.
Дверь хлопнула уже ближе.
Раб с проволокой в ушах повернул голову к двери, у которой стоял.
Сюзерен, протиравший нож соленой губкой, остановился.
Палач, не переставая храпеть, почесал себе нос.
Двери застенка распахнулись. Сарг вскочил на клетку, приделанную к стене – человек мог поместиться в ней только скрючившись – и провозгласил:
– Все рабы, которые находятся здесь, свободны!
– Опять! – вскричал сюзерен. – Сколько же можно, на самом деле! – Он откинул холщовый занавес рядом с печью – за ним открылась короткая лестница. Клацнул засов, и сюзерен был таков.
Сарг рванулся было за ним, но тут палач открыл налитые кровью зенки, взревел и привстал со скамьи.
– Ты свободный или раб? – крикнул Сарг, держа меч наготове.
На палаче был широкий кожаный ошейник с заклепками – если бы состояние между рабством и свободой существовало, он мог бы служить его знаком.
– Говори! Свободный или раб? – В трех замках кожаный ошейник
