живота». Барон поспешил известить об этом императрицу. Вскоре получен был ответ с разрешением не ехать в Соловецкий монастырь, а остаться в Холмогорах на постоянное жительство, под охраной майора лейб-гвардии Измайловского полка Гурьева. Барон Корф отзывался в Петербург, куда он отправился в середине июня 1745 года. В следующем году, с рождением третьего сына Алексея, Анна Леопольдовна заболела родильной горячкой и в первых числах марта скончалась. Антон Ульрих остался с тремя сыновьями и двумя дочерьми. Из них Иоанн содержался отдельно от семьи под особым караулом. К нему имел право входа только лейб-гвардии капитан М. Вындомский, на которого императрица с 1746 года возложила общее руководство охраной[55].
Секретных узников тщательно оберегали от любопытства местных жителей. Рядом с архиерейским домом, в котором жил Антон Ульрих со своим семейством, находился Спасо-Преображенский собор. Его отгородили высоким забором, чтобы богомольцы не могли видеть, что происходит на архиерейском дворе. Для услуг высоким узникам всегда при них находились несколько человек «простого звания». Из посторонних только архангельскому губернатору разрешено было время от времени навещать узников. При них находились еще фрейлина Якобина Менгден, сестра Юлии Менгден, и лекарь К.Н. Манзей. На содержание ссыльных ежегодно отпускалось от 10 до 15 тысяч рублей. Но, кроме денег, им посылались разные подарки. Так, в 1747 году принц Антон получил значительное количество «гданской водки и венгерского вина».
Из донесений офицеров можно усмотреть, что жизнь окружающих Брауншвейгское семейство была наполнена ссорами и драками. Некоторые из солдат или убегали от невыносимой службы, или жизнь кончали самоубийством[56]. Не лучше была жизнь и офицеров. Женам их не разрешалось жить в Холмогорах. Исключение сделали для супруги полковника Миллера. Ей разрешено было жить в ограде архиерейского дома, но с запрещением выхода оттуда. Миллер должен был послать в Петербург план дома и двора, чтобы показать, что жена никак не может из своей половины видеть «известные персоны». Именно жене полковника приписывают, что принц Иоанн узнал о своем высоком происхождении и научился грамоте (Семевский М.И., 1866; Брикнер А.Г., 1874 и др.). Сведения медицинского характера в архивных делах крайне скудны. Упоминается о фактах болезни в 1756 году М. Вындомского и А. Миллера.
Неожиданно для всех Якобина Менгден в 1749 году родила мальчика. Выяснилось, что отец ребенка – лекарь Никита Ножевщиков, привезенный в 1746 году из Москвы на смену лекарю Манзей. По сообщениям М. Вындомского, Никита часто посещал фрейлину, сидел у нее за ширмами, высылая из комнаты караульного солдата якобы для сохранения врачебной тайны. Уличенные родители написали императрице покаянные письма. Сами послания не обнаружены; о них упоминал Ножевщиков в одном из своих писем к Черкасову. Вындомский, невзлюбивший лекаря, предвкушал его строгое наказание. Но, к огорчению капитана, государыня никак не отреагировала на «падение» (как лекарь сам назвал это происшествие) Ножевщикова и Бины. Некоторые факты говорят о том, что Ножевщиков был незаурядной личностью на фоне холмогорских охранников. В 1741 году по решению Кабинета из Медицинской канцелярии были посланы «для лучшего в анатомии и хирургии обучения» на три года в Париж трое, в том числе «из русских – Никита Ножевщиков». Рекомендовал его сам Л.Л. Блументрост (Левин Л., 2000).
В 1757 году ряд документов посвящен «отправке в Санкт-Петербург под арестом солдата Морозова, что он на лекаря Ножевщикова “слово и дело” называл напрасно». Суть происшедшего из документов не усматривается, однако письмо от 28 июля тайного советника, первого лейб-медика П.З. Кондоиди к барону А.И. Черкасову «о содержамся при Кабинете лекаре Ножевщикове» свидетельствует о серьезности инцидента. Ножевщиков из Петербурга после расследования не вернулся. Он был послан служить в Сибирь.
* * *
В архиве Холмогорского Успенского монастыря сохранилась запись о Брауншвейгском семействе. Каких-либо новых интересных данных она не дает. С некоторыми пропусками И.П. Ювачев (1911) опубликовал эту запись. Вот ее текст: «Каменный дом с церквами, где живет настоятельница монастыря, игуменья Агния с сестрами, построен при архиепископе Афанасии в 1684 году. В нем жили до 1744 года архиереи, управлявшие Архангельскою епархиею, имевшие в то время свое место пребывания в Холмогорах. В 1744 году, при архиепископе Варсонофии, дом отошел в казенное ведомство и был употреблен для жилища несчастным высоким ссыльным… Великая Княгиня Анна Леопольдовна скончалась здесь от родов, 7 марта 1746 года, и была погребена в церкви Успения Пресвятой Богородицы. Впоследствии гроб был вырыт и перевезен в С.-Петербург».
Здесь я должен прервать монастырскую летопись и обратить внимание на совпадение названия церкви Зачатия Святой Анны и имени Анны Леопольдовны, проведшей при ней последние годы жизни. Церковь Святой Анны существовала при архиерейском доме задолго до прибытия Брауншвейгского семейства: она была освящена Во имя Зачатия Святой Анны, когда родилась Анна Леопольдовна (7 декабря 1718 года). С учреждением монастыря церковь была освящена Во имя Успения Божией Матери. В этом храме, по холмогорскому преданию, и была похоронена Анна Леопольдовна.
Издавна дебатируется вопрос: была ли погребена правительница в Холмогорах? Императрица Елизавета сделала барону Н.А. Корфу распоряжение, что в случае смерти принцессы заспиртованное тело ее немедленно следует везти в Петербург. Анна Леопольдовна скончалась 7 марта и 18-го ее тело было привезено в столицу. Если принять во внимание состояние дорог в марте и расстояние от Холмогор до Петербурга (около 1000 верст), то девять дней – короткий промежуток времени для перевозки тела принцессы. Надо удивляться той быстроте (по 100 слишком верст в сутки!), с которой его везли. Поэтому утверждение о временном погребении Анны вызывает большое сомнение.
Для дополнения монастырской записи я посчитал нужным привести здесь более подробные сведения о смерти и погребении Анны Леопольдовны из сохранившихся исторических документов. 27 февраля 1746 года у Анны Леопольдовны родился третий сын – Алексей. После родов она заболела «великою горячкой». «Где мой Иванушка! Отдайте мне его…», – повторяла в горячечном бреду умиравшая принцесса. Дыхание становилось все слабее, воспаленные потрескавшиеся от жара губы продолжали призывать сына. Стоявшие в изголовье умиравшей иеромонах Илларион и штаб-хирург Манзей с искренним состраданием смотрели на Анну и сгорбившегося принца Антона, безмолвно сидевшего на постели в ногах супруги.
В Манифесте государыни было объявлено, что «принцесса скончалась огневицею» в возрасте 28 лет. Вероятно, известия из Холмогор о рождении сыновей были не очень приятны императрице. Из приказов офицерам при Брауншвейгской фамилии видно, что правительство тщательно скрывало от публики рождение принцев у Анны Леопольдовны.
Еще раньше барону Н.А. Корфу было дано секретное распоряжение за подписью императрицы: «Ежели по воле Божией случится когда из известных персон кому смерть,
