В начале войны он подсуетился заслужить расположение властей, сделал большие пожертвования на помощь раненым, отдал под госпиталь один из своих особняков. Но прибыли получал не в пример больше, и на военных заказах, и на биржевых сделках, и на валютных махинациях.
Информация, поступившая от союзников, стала толчком к действию. Алексеев, получив согласие государя, в мае 1916 г. создал Особую следственную комиссию для борьбы с саботажем и экономическими диверсиями. Руководить ею назначили генерала Н.С. Батюшина. Его кандидатуру выдвинули генерал Рузский, который с перерывами по болезни командовал Северным фронтом, и его неизменный подручный Михаил Бонч-Бруевич. Оба они состояли в заговоре против царя (Бонч-Бруевича в 1918 г. Германия уличит в связях с британской разведкой). А Батюшин прежде постоянно работал под их началом, осуществил ряд успешных контрразведывательных операций. Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях писал, что Батюшин «был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения» — речь шла о Распутине.
Как видим, комиссия явно нацеливалась на Григория Ефимовича. Требовалось доказать его причастность к шпионажу. В состав сотрудников Батюшин набрал профессионалов высокого класса, с которыми работал раньше: В.Г. Орлова, А.С. Резанова, В.Д. Жижина, П.Н. Матвеева. Включил петроградских контразведчиков Барта и Логвинского [56]. Взял и Манасевича-Мануйлова. Как вспоминал сам Батюшин, он идеально подходил в качестве оперативного агента — имел опыт работы в контрразведке и полиции, был секретарем Штюрмера и одновременно входил в ближайшее окружение Распутина.
Улики собрали быстро. 10 июля 1916 г. Рубинштейна арестовали. Батюшин писал: «Устанавливать за ним (Рубинштейном — авт.) наружное наблюдение было бесполезно, настолько он был ловок. При обыске, например, у него был найден дневник установленного за ним Департаментом полиции наружного наблюдения. Он был в хороших отношениях с директором этого Департамента Климовичем. Да вообще у него были хорошие знакомства в высших сферах. Накануне, например, обыска у него обедал Протопопов… При обыске у него, между прочим, был найден секретный документ штаба 3‑й армии. Вероятно, у него было бы найдено несравнимо большее количество секретных документов, если бы он не был предупрежден о готовившемся у него обыске человеком, близко стоявшим к председателю Совета министров Штюрмеру, что выяснилось лишь впоследствии».
Лицом, предупредившим Рубинштейна об опасности, был Манасевич-Мануйлов. Привлечение Батюшиным такого сотрудника стало серьезной ошибкой. Однако выбор Рузского и Бонч-Бруевича в отношении самого Батюшина тоже оказался неудачным для заказчиков. Он с глубоким уважением относился к своим бывшим начальникам, но оказался честным контрразведчиком и настоящим монархистом. Главное предназначение, на которое его нацеливали, дало осечку! Рубинштейн и Манус (банкир, член правления Путиловского завода) действительно в ноябре 1915 г. были представлены Распутину через Симановича. Дали деньги на благотворительность, надеясь с таким знакомством проворачивать выгодные дела, получить хорошие заказы. Но Григорий Ефимович вскоре раскусил, с кем имеет дело, и в феврале 1916 г. запретил принимать Рубинштейна в своем доме. Никакой связи между ними, даже косвенной, не оказалось.
Батюшин быстро разобрался, что ни к какому шпионажу старец Григорий не имеет отношения. Полковник Резанов, очень плохо и предвзято относившийся к Распутину, тоже признал: «Я должен по совести сказать, что я не имею оснований считать его немецким агентом… Затем, я никогда не имел указаний, что Распутин был связан с немцами и их интересами в корыстных расчетах… Я никогда не могу допустить, чтобы Распутин мог сам лично сказать про Государыню что-либо такое, что набрасывало бы тень на Ее личность. Это делали другие, кто окружал его. В этом повинно само русское общество, порождавшее грязные сплетни».
От Рубинштейна комиссия Батюшина повернула свое следствие совсем в другую сторону — начала вскрывать истинных виновников. Одними из первых были арестованы дяди Троцкого, братья Животовские. Батюшин отмечал, что они, как и банкир Лесин, стали «осведомителями комиссии» — сдали других преступников. Контразведчики взяли промышленников Шапиро, Раухенберга, Шполянского, киевских банкиров и сахарозаводчиков Бабушкина, Гепнера, Доброго, Цехановского — выяснилось, что в Персию (а через нее в Турцию и Германию) уходила третья часть сахара, производимого в России! Комиссия копнула фирму Нобеля, Внешторгбанк, Международный банк. При обысках в этих учреждениях нашли предвоенные циркуляры германского генштаба № 2348 и 2348‑бис, свежие инструкции Макса Варбурга, хранившиеся наряду с деловыми бумагами. Дальше занялись Соединенным и Коммерческим банками, табачным синдикатом Гордона, фабрикантами Утеманом и Лурье.
Это были еще далеко не самые важные фигуры. От киевских сахарозаводчиков тянулись нити к Бродскому, Терещенко. Полковник Резанов дал впоследствии показания следователю Соколову: «Между прочим, нами было установлено, что из числа больших страховых обществ общество “Россия”, захватившее в свои руки преимущественно страхование флота, сообщало неприятелю военные секреты… Мною было доложено генерал-квартирмейстеру штаба генералу Бредову, что в числе виновных в этом деле могут оказаться многие весьма лица, занимающие высокое положение, и, в частности, Александр Иванович Гучков. Добытые материалы были направлены в надлежащем порядке, и предварительное следствие по делу производилось судебным следователем по особо важным делам Гудваловичем. Положительно знаю от самого Гудваловича, что виновность Гучкова была установлена и признана им. Гучков подлежал привлечению к следствию в качестве обвиняемого в государственной измене».
Здесь надо подчеркнуть, что контрразведчики оказались отчасти ослепленными. Они же получили первые данные от союзников, действовали в дружеских контактах с британскими и французскими спецслужбами. Вскрывая факты измены, автоматически подразумевали — предатели работают в пользу Германии. Им даже в голову не могло прийти, что они связаны как раз с союзниками! Но против комиссии Батюшина подняла шквал возмущения вся общественность — Дума, Земгор, ВПК, пресса. Обыски и аресты объявляли вопиющими беззакониями. Иностранцы квалифицировали их как «еврейский погром». А потом комиссию подставили. Как нельзя кстати оказался Манасевич-Мануйлов. Он за мзду предупреждал подозреваемых, вымогал взятки. Когда его направили в Соединенный банк, там ему предложили отступного 26 тыс. руб. Дали их мечеными купюрами, заранее был приглашен прокурор, и Манасевича-Мануйлова задержали. А газеты растрезвонили, что комиссия Батюшина занимается просто вымогательством.
Генерал Алексеев защищал ее от ударов. Но сорганизовалось мощное противодействие — подключили высокопоставленных сотрудников прокуратуры, министерства юстиции. Они придирались к нарушениям процессуальных формальностей, работа комиссии затормозилась. Вмешался министр внутренних дел Протопопов. Он сам позже показал: «Я много раз говорил царю, что считаю деятельность ген. Батюшина вредною. Он часто производил недостаточно обоснованные обыски и аресты среди лиц торгово-промышленного мира и делал выемки и обыски в банках. Его деятельность уменьшала русское производство, пугала капитал и откидывала в оппозицию торгово-промышленный мир и банки». Дело сахарозаводчиков передали на доследование киевскому судебному следователю, и тот выпустил спекулянтов на свободу. 6 декабря из-под стражи под поручительство освободили и Рубинштейна. Конечно же,
