командир отделения, заправляя свою койку с таким же соломенным матрацем и подушкой, объяснял, как это нужно делать. Оказалось, что заправка койки — дело сложное, требующее умения, старания и ловкости. Многим оно далось не сразу, в том числе порядочно помучился и Борис Алёшкин, который, как известно, в этом отношении аккуратностью не отличался. А тут требовалось, чтобы нижняя простыня, аккуратно обхватив соломенный тюфяк, закрывала его так, чтобы ни с одной стороны не была видна мешковина. Вторая простыня, которая служила пододеяльником, должна была складываться, чтобы в ногах каждой койки поверх одеяла выступали совершенно одинаковые её концы шириной 15 см. Само одеяло должно было покрывать койку так, чтобы свешиваться ровно на 20 см от пола с каждой стороны, а посередине койки из него образовывалась бы ровная прямая складка. Естественно, что никаких поперечных морщин на одеяле не допускалось. Положенная в головах подушка уголками своей наволочки должна была образовывать идеальный квадрат и лежать совершенно ровно.
Долго пыхтели бедолаги-новобранцы, стремясь привести свою койку к такому же совершенному виду, какой имели койки командиров отделений, но в первый день это им так и не удалось. Пришедший в 16:00 старшина, посмотрев на их работу, только головой покачал, а когда по его команде рота построилась, сказал:
— Эх, антилигенция, койку заправить — и то не умеете! Що я з вами только делать буду? Получим снаряжение, и до ужина будем тренироваться в заправке коек. Напра-во! Шагом марш!
На складе на каждого бойца уже завели ведомость. Алёшкин по алфавиту был первым, первым и получил два новеньких кожаных подсумка, противогаз, медный котелок, вещевой мешок, стеклянную флягу, обшитую суконным футляром с лямкой для надевания через плечо, маленькую лопатку в кожаном футляре, красную звёздочку с золотыми серпом и молотом, которую он должен был укрепить на фуражке. То же самое получили и все остальные.
Вернувшись в казарму, по распоряжению командиров отделений все положили звёздочку, подсумки, мешок, флягу и котелок в тумбочку у кровати. Противогазы повесили в специальный шкаф, предварительно написав на внутренней стороне клапана сумки свою фамилию и инициалы, а лопатки засунули рукоятками в специальную стойку, тоже написав свою фамилию на чехле. После этого снова принялись за порядком-таки осточертевшую работу по застиланию коек.
Некоторым, в том числе и Борису, пришлось перестилать не менее 12 раз, пока командир отделения решился показать его койку старшине. Конечно, тот остался недоволен: нашёл какую-то еле заметную складочку, и заставил вновь перестилать.
Наконец, к ужину удалось добиться в этом деле относительного порядка, но все измучились так, как будто перепилили воз дров. Поужинав кашей, которую запили всё тем же несладким чаем, после возвращения в казарму новобранцы, наконец-то, получили небольшую возможность отдохнуть. Старшина объявил, что до вечерней поверки (до 21 часа) все свободны и могут заниматься кто чем хочет. Помкомвзвода и командиры отделений были им собраны в его комнате, а измученные бойцы собрались в «солдатском клубе» — уборной. Вдоволь накурившись там, пользуясь свободным временем, бойцы разошлись по казарме — выходить из неё было запрещено. Вместе с другими стали осматривать достопримечательности своего нового жилья и наши знакомые.
Между прочим, в будущем четыре друга — Алёшкин, Беляков, Колбин и Шадрин в течение всей последующей службы были постоянно вместе, тем более что при распределении они попали не только в один взвод, но трое из них и в одно отделение.
Конечно, в процессе этого осмотра, знакомясь с ленинской комнатой, библиотекой, классными комнатами и вообще всем тем, что мы постарались изобразить на прилагаемых схемах, наши друзья обменивались впечатлениями не только об увиденном, но и об испытанном в первый день своего пребывания в полку. Прежде всего, они обменялись мнениями о своём внешнем виде. Все нашли, что Колбин и Шадрин в новом обмундировании выглядят как нельзя лучше, и что по виду их нельзя отличить от старых красноармейцев, встречавшихся во дворе. Немного посмеялись над довольно нескладной фигурой Белякова, которому гимнастёрки по росту так и не удалось подобрать, и поэтому рукава той, которую ему выдали, едва закрывали руки ниже локтя. В отношении Алёшкина пришли к выводу, что хотя он не отличался такой стройностью и подтянутостью, как Колбин или Шадрин, но всё же выглядел в военной форме сносно. Невольно вспомнили совершенно нелепый вид многих из так называемых антилигентов, в особенности Яшку Штоффера, на котором форма висела как на вешалке, тонкие ноги болтались в широких голенищах сапог, а пряжка ремня всё время сползала куда-то вниз, чуть ли не на ширинку брюк.
Затем Колбин, как самый бойкий и острый на язык, сказал:
— Знаете, друзья, ведь это только один день нашей службы проходит, впереди ещё целый год. Ни о каких боях с китайцами пока и разговора нет… Это что же? Нас так и будут каждый день муштровать: пойди туда, пойди сюда, стой, повернись, разойдись? Я, братцы, наверно, не выдержу…
Все ему сочувственно поддакивали, но Беляков, как более взрослый (он был старше других лет на пять, имея отсрочку как железнодорожник) заметил, что в армии, в том числе и в Красной, нужны порядок и дисциплина, а потому приходится выполнять все эти бездельные, на первый взгляд, команды. Колбин, выслушав это замечание, только недовольно фыркнул. Но ни он, ни остальные из этой компании и вообще из всей роты одногодичников даже и не представляли, что всё, что им довелось испытать в этот первый день, — только первые и, пожалуй, самые маленькие цветочки, а ягодки — весьма невкусные — ещё впереди. Пока настоящая муштра ими не испытана.
За разговорами, разглядыванием различных плакатов и картин, развешанных на стенах комнат, время прошло незаметно. Для всех оказался неожиданным громкий голос какого-то отделенного, скомандовавший:
— На вечернюю поверку становись!
Командиры отделений, будто её и ждали, бегом прибежали на свои места, недовольно поглядывая на медленно подходивших и неторопливо встававших в строй бойцов. Никто из красноармейцев не заметил, что в момент подачи команды рядом с дежурным стоял старшина с большими карманными часами в руке. Когда все, наконец, построились (последним опять был Штоффер, всё ещё не умевший находить своё место в строю), дежурный вновь скомандовал:
— Направо, равняйсь, смирно! — затем подошёл к старшине, приложил руку к козырьку фуражки (у него и у дневальных, несмотря на то, что они находились в помещении, были на голове фуражки) и громко отрапортовал:
— Товарищ старшина! Первая рота на вечернюю поверку построена, докладывает дежурный, командир Петров.
Старшина, тоже в фуражке, как-то небрежно козырнул и громко сказал:
— Вольно!
Дежурный повернулся к строю
