перед сражением.
Он не упомянул ни кавалерию, ни гвардию. Он подхватил простуду, когда накануне сражения выступал с речью перед войсками.
– Солдаты, – говорил он, – вот битва, которой вы так долго ждали. Отныне победа зависит от вас; мы в ней нуждаемся. Она даст нам довольство, богатство и удобные зимние квартиры и позволит вскоре вернуться на родину. Сражайтесь так же доблестно, как под Аустерлицем, Фрид ландом, Смоленском, чтобы внуки с гордостью вспоминали вашу отвагу в этом бою. Пусть они скажут о каждом из вас: «Он участвовал в великом сражении у стен Москвы!»
Еще до рассвета 7 сентября император Наполеон прибыл на поле сражения. Взошло яркое солнце; оно светило в лицо французским солдатам. «Вот солнце Аустерлица!» – воскликнул Наполеон, взмахнув рукой. Сражение началось с наступления принца Евгения на деревню Бородино, которую он взял с боя; однако затем его войска в пылу атаки перешли через мост, вместо того чтобы его разрушить, и были смяты неприятельской артиллерией, расположенной на высотах. Обычно император стремился держаться как можно ближе к месту сражения, но в тот день все было не так; его помощники один за другим посылали к нему просить о подкреплении, но получали отказ.
«Если завтра снова будет сражение, что у меня останется?» – заявил он Бертье, умолявшему его послать помощь Мюрату и Нею, которые взяли приступом вражеские редуты. Погибли и были ранены многие генералы, как это бывает во время ожесточенных схваток, когда результат непредсказуем и все зависит от самоотверженности командиров. Даву, получившему сильную контузию, наспех сделали перевязку. Генерала Раппа, получившего двадцать второе боевое ранение, пронесли на носилках мимо императора.
– Опять Рапп! – сказал Наполеон и добавил, обращаясь к адъютанту генерала: – Как там дела?
– Ваше величество, нужна гвардия, чтобы с этим покончить, – ответил тот.
– Нет, – ответил император, – за восемьсот лье от дома нельзя рисковать последними резервами, я не хочу, чтобы их уничтожили.
Каждый миг этого долгого дня военачальники, считавшие, что победа уже почти у них в руках, получали от императора один и тот же ответ на просьбу прислать помощь. Император твердил: «Слишком рано, час моей битвы еще не настал, я хочу получше оценить положение на своей шахматной доске». Тем временем артиллерия резерва получила приказ продвинуться вперед и, в свою очередь, заняла высоты, которые были отбиты у русских и которые те тщетно пытались вернуть. Два часа подряд поредевшие полки выдерживали огонь, который обрушили на них французы; князь Багратион, русский генерал, был убит.
Император, который долго отказывался рисковать своей неопытной гвардией, наконец, уступил уговорам маршала Мортье, но приказал ему ни в коем случае не атаковать позиции, все еще занятые русскими, а ограничиться тем, чтобы держать боевой порядок на поле сражения. «Поймите меня, – сказал он, – я не прошу вас идти в наступление или начинать какую-нибудь операцию, просто не трогайтесь с места ни вперед, ни назад, что бы ни случилось».
Когда на следующее утро генерал-фельдмаршал Кутузов осуществил свое смелое отступление, на поле боя осталось лежать шестьдесят тысяч его солдат; почти никто из французов не попал в плен к русским, а потери французской армии составили тридцать тысяч человек.
«Неделю он пробудет в Москве, и больше мы его там не увидим», – говорил император, подсчитывая потери в Московской битве, как он сам называл это кровавое сражение, которое русские назвали Бородинским.
Остановившись неподалеку от Москвы, Кутузов собрал военный совет. Нужно ли пытаться оборонять древнюю столицу или следует покинуть ее, как советовал Барклай-де-Толли, и отступить, чтобы защитить дорогу на Санкт-Петербург? Все русские генералы высказали свое мнение. Главнокомандующий покачал головой. «Плоха она или хороша, – произнес он, указав на свою голову, – однако, в конце концов, ей принимать решение». И он отдал приказ пройти через город, не останавливаясь в нем.
Кутузов ни о чем не договаривался с московским губернатором графом Ростопчиным и не знал о его диком и героическом замысле: граф решил, что сможет нанести смертельный удар врагу, захватившему его родину. Он долго полагался на заверения главнокомандующего, который заявил о намерении защищать Москву до конца, и призвал жителей столицы всячески помогать в этом Кутузову, выпустив воззвание, звучавшее примерно так: «Мы будем сражаться на улицах, суды уже закрыты, но это не важно: чтобы покарать злодеев, судьи не нужны. Скоро я подам вам сигнал: постарайтесь вооружиться топорами и в особенности трезубыми вилами; француз немногим тяжелее снопа пшеницы. Я закажу молебен о здоровье раненых и попрошу святой воды, чтобы ускорить их выздоровление. Затем я встречусь с генералом Кутузовым, и мы сумеем принять меры, чтобы послать к черту этих непрошеных гостей, чтобы вытрясти из них душу и обратить их в прах».
Кутузов
Когда Кутузов отказался защищать столицу, губернатор незамедлительно последовал за ним, прихватив с собой вместо багажа пожарные насосы из этого огромного города, почти целиком построенного из дерева. По дороге он проехал мимо своего богатого загородного дома в Воронове и оставил надпись на ограде: «Восемь лет я украшал это жилище и счастливо жил в нем вместе с семьей. Население этого поместья, числом 1720 душ, покинуло его при вашем приближении, а я поджигаю мой дом, чтобы вы не осквернили его своим присутствием. Французы, я оставил вам два дома в Москве с обстановкой на полмиллиона рублей. Здесь же вы найдете только пепел». В тот самый час, когда он это писал, оба его московских дворца рушились и горели, потому что вся Москва была предана огню. Граф Растопчин, уезжая из города, где он был хозяином, открыл двери тюрем и, возвестив свободу несчастным узникам, приказал им поджечь столицу с четырех сторон. Они спрятались в старой цитадели Кремля, чтобы без помех завершить свою ужасную миссию, а когда их с великим трудом поймали, пламя уже занялось в разных концах города, и тогда они во всеуслышание признались в своих деяниях и рассказали о полученном приказе. Все они стойко держались перед казнью. Пожар только разгорался, а Москва уже почти опустела. Остались лишь самые бедные ее жители, они грабили и разоряли дворцы, вступая в стычки с французскими солдатами.
Императорские гвардейцы, взяв на себя обязанности пожарных, разъезжали по всему городу, пытаясь остановить распространение пламени. Дул сильный осенний ветер, искры перелетали с золоченых крыш церквей на башни
