если все начинается с безумного замысла и продолжается невзирая на все возрастающие трудности, – если даже руководит операцией непревзойденный гений, обладающий даром предвидения и богатым опытом. Когда Наполеон достиг Витебска на Двине, он едва мог насчитать сто двадцать пять тысяч вместо прежних трех сотен тысяч солдат. Он ожидал принца Шварценберга с тридцатью тысячами австрийцев и поговаривал о том, что пора вызвать маршала Виктора с тридцатитысячной армией из резерва, расположенного эшелонами от Немана до Рейна. Все гвардейцы, еще оставшиеся на сборных пунктах, были немедленно призваны в действующую армию. Наполеон хотел как можно скорее оправдать ожидания Европы, одержав блестящую и неоспоримую победу, но неприятель все время отступал перед ним!
Старые русские вояки, жаждущие славы, стремившиеся защитить свою родину, едва сдерживая ярость, повиновались разумным приказам главнокомандующего и тем самым избегали сражения. Наконец они взяли верх, и, на время отказавшись от оборонительного плана, Барклай-де-Толли вместе с князем Багратионом выступили вперед, к высотам на правом берегу Днепра и окраинам Смоленска. До того момента они ничего не знали о марше Наполеона на Смоленск и наткнулись сначала на генерала Себастьяни, затем на маршала Нея, и передовые части противников вступили в бой. К 16 августа император подтянул к Смоленску почти все свои войска.
Наполеон надеялся, что, защищая этот древний славный город, русские дадут сражение, но те не собирались покидать высоты. Император приказал идти на приступ, весь день 17 августа шли бои у стен города, предместья уже были в руках французов, но старая крепость выдержала все удары. Вылазки русских прекратились, но ни один пост на башнях и бастионах не был взят. Французы собирались с рассветом возобновить обстрел. «Мне нужен Смоленск», – сказал император. Ночью защитники крепости, которым помогали жители Смоленска, сами подожгли город.
Русские ушли из старого города, а с рассветом Барклай-де-Толли также собирался покинуть высоты и новое предместье. Когда утром 18 августа маршал Даву, не встретив сопротивления, вошел в город, все улицы Смоленска были объяты пламенем. Женщины и дети собрались в огромном соборе, а мужчины почти все бежали, разрушив за собой мост, который соединял берега реки; русская армия тем временем быстро продвигалась к Москве, так что французы не смогли ее преследовать. Им оставалось только тушить пожары; солдаты победоносной армии, как и их император, были мрачны и печальны. С тех пор как остался позади Неман, французские воины, хотя и не встречали никаких препятствий, предчувствовали, что движутся к катастрофе, и втайне проклинали непоколебимое упрямство своего командира. «Москва нас погубит», – твердил принц Евгений. Он не ошибся.
Император проехал на коне по безлюдному пылающему городу; с ним был граф Лобау – генерал Мутон, герой битве при Эсслингене. «Вот прекрасное место для укрепленного лагеря», – сказал граф, любуясь на древние стены Смоленска. Император не ответил: он был полон решимости не останавливаться на берегах Днепра.
«Я знаю, что состояние армии ужасно, – признавался он, – после Вильно она уменьшилась наполовину, а теперь уже на две трети. Больше нельзя терять время, надо вырвать у русских мир, но он в Москве. Я нанесу решающий удар и смету русских одним махом».
Наполеон рассчитывал встретиться с неприятелем у Дорогобужа, но Барклай-де-Толли все продолжал отступать. Даву и Мюрат, чьи корпуса все время шли во главе армии, выразили одинаковое мнение, несмотря на разницу в характерах и взглядах: русские не бегут, они выбирают удобную позицию. «Говорят, что они решили ждать нас в Вязьме, – писал Наполеон 26 августа. – Это в сорока лье от Москвы. Если неприятель будет там разбит, ничто не сможет спасти великую столицу: я войду в нее пятого сентября».
Но Наполеон встретился с неприятелем не в Вязьме: Барклай-де-Толли снова отступил. Верховное командование уже перешло в другие руки: стало невозможно далее сдерживать боевой и патриотический пыл русских солдат. Царь передал армию старому генералу Кутузову, ярому патриоту, с давних пор мечтавшему сразиться с тем, кто разбил его при Аустерлице. Он воззвал к религиозному чувству и национальному духу своей армии. Повсюду впереди полков священники несли хоругви, а солдаты преклоняли колени, чтобы получить отпущение грехов и благословление, и были готовы отдать жизнь, защищая православную веру и матушку Россию. Приехав в Москву, царь убедился, что население охвачено таким же воодушевлением, как и армия. Торговцы и простые горожане делали щедрые пожертвования на войну.
Французскую армию покинул боевой дух. «Эта война уже не народная, – сказал однажды граф Дарю, – ни генералы, ни солдаты не видят в ней необходимости». Помощники императора не могли прийти к согласию, а сам он держался с ними грубо и пренебрежительно. Обычно император хуже всех обращался с маршалом Даву, чей сдержанный и гордый нрав не позволял опуститься до положения льстивого царедворца, но теперь даже маршалу Бертье, более остальных преданному Наполеону, приходилось испытывать на себе приступы хозяйского гнева. «Вы тоже, как и все прочие, не хотите воевать! – кричал ему император. – Вы просто старая баба, можете возвращаться в Париж, я обойдусь без ваших услуг!» После этого Бертье несколько дней отказывался садиться за один стол с императором.
Маршал Даву
Армия вышла на равнину у Бородина, шел проливной дождь. Русские больше не отступали. Генерал Кутузов построил укрепления слева, за рекой Колочей. Он возвел целый ряд земляных редутов, установив там мощную артиллерию. Его войска занимали подножие высот. Снова выглянуло солнце. «Жребий брошен!» – произнес Наполеон и приказал немедленно атаковать отдельно стоящий редут, расположенный на бугорке в излучине реки. У армии едва хватило времени пересечь равнину. Сражение 5 сентября было бурным и яростным, но выдвинутый вперед Шевардинский редут вечером остался в руках французов. Весь следующий день противники вели разведку. Прибыли еще не все войска. Маршал Даву предложил пройти через густой лес слева от русской армии и далее двинуться по старой Смоленской дороге, чтобы взять неприятеля в клещи. Император покачал головой, он счел эту операцию слишком опасной. Он был простужен и мрачен и чувствовал неодолимую усталость. Резко повернувшись к генералу Раппу, он спросил:
– Вы верите в победу?
– Да, ваше величество, но прольется много крови.
– Ах да! Я знаю, знаю, – продолжал император. – У меня восемьдесят тысяч солдат, если я потеряю двадцать тысяч, то войду в Москву с остальными шестьюдесятью; отставшие подтянутся следом и присоединятся к нам, затем подойдут батальоны с марша. Мы станем сильнее, чем были
