дом, и Ролс поехал туда. Мы с Витой остановились в отеле. Могли бы поехать с Ролсом, но Ви не хотела, пока там все не готово. Это таунхаус, но там пока даже ванной нет. Но дом шикарный! Точнее, будет, когда мы его отремонтируем, – я уже не удивилась, услышав это «мы».
Долли нюхала кофе, точно в его запахе содержались особые вещества, которые нужно было вдохнуть, чтобы наконец проснуться. Я открыла шкаф, нашла пачку шоколадного печенья и протянула ей через стол. Это было тонкое печенье, завернутое в золотую фольгу: Ролло привез его в подарок из одной из поездок в Европу, и теперь оно блистало рядом с другими, обычными продуктами в нашем кухонном шкафу. – Поешь сладкого, Долли. Поможет проснуться. Расскажи про отель.
Дочь без интереса потеребила блестящую обертку.
– Ролс мне кое-что сказал. Он тревожится за Ви, пока та в Лондоне. Хочет, чтобы я была рядом. Накануне переезда у нее случилось что-то вроде нервного срыва, – понизив голос, продолжала она, точно боялась, что Ролло и Вита могли прятаться где-то в доме и подслушивать. – Ее лучшая подруга родила, и это вызвало у Ви неадекватную реакцию.
– И в чем это выражалось? – спросила я.
– Она взяла ребенка и пошла с ним гулять.
– И что такого?
– Мам, она зашла к ним в сад и забрала эту девочку, прямо с коляской. Не спросила маму, Аннабел, ничего ей не сказала, и ее не было больше часа, – Долли восторженно пересказывала взрослую драму, и голос ее на миг вновь стал прежним, почти детским; в кои-то веки из него исчезло преклонение перед Витой. Расширив глаза, она продолжала: – А когда она вернулась, Аннабел вызвала полицию. Был настоящий скандал. Поэтому Ролсу пришлось продать дом, – тут она спохватилась, вспомнила о верности своей подруге, и выражение ее лица изменилось. Она заговорила так, как могла бы говорить о себе сама Вита: – Бедняжка Вита. Люди совершенно не умеют прощать.
– Ты считаешь, ничего страшного, что она взяла ребенка?
Она замолчала.
– Ребенок не пострадал, – наконец ответила она.
– Но мать девочки не знала, где она. Если бы тебя забрали, когда ты была маленькой, Долли, даже на минуту, я бы… – я не договорила, не желая объяснять, что бы почувствовала, случись со мной такое горе даже на минуту или час. – Представляю, как испугалась семья девочки. Для них это был кошмар, – Долли пожала плечами; мой тон ей явно не понравился. Я медленно и ободряюще похлопала ее по руке. – Но нас же там не было. Мы не можем знать, что произошло на самом деле, – ее лицо стало отстраненным, и я поняла, что тема закрыта. – Что вы делали в выходные? Расскажи про отель.
Она по-прежнему молчала, и в конце концов я не выдержала и подняла бровь. Она посмотрела в сторону, словно вспоминала, как прошли выходные, и решала, как лучше описать отель, где они останавливались. Но, видимо, решила не вдаваться в подробности и отвечала:
– Ну, это… дорогой отель в Лондоне. Что еще сказать. Как в кино, мамочка, – она говорила ласково, как с любящей младшей сестрой. – А можно я посплю?
Я взяла поднос, поставила на него стакан молока, положила печенье. Она смотрела, как я споласкиваю ее чашку, готовлю поднос, потом кивнула и взяла его у меня. Направилась к двери и вдруг остановилась.
– Бабушка с дедушкой ждут меня на ужин. Можешь позвонить на ферму и сказать, что я… – она раздумывала, что сказать: – …что я плохо себя чувствую?
Я кивнула и бесстыдно порадовалась, что помогаю Долли отменить ужин на ферме и в кои-то веки участвую в обмане. Обычно все было наоборот – мне казалось, что у них с Банни и Ричардом от меня секреты.
Я слушала ее шаги на лестнице и, когда она дошла до самого верха, крикнула громко, чтобы она услышала:
– А ты правда себя плохо чувствуешь, Доллз, или просто устала?
Она, наверно, уже поднялась на лестничную клетку и ответила затухающим голосом – я еле разобрала ее слова:
– Устала.
Ее голос затих, словно испарился, как и она сама.
Оставшись одна, я подумала о девочке в коляске, которую спящей забрали из сада. Эта сцена проигрывалась у меня перед глазами непроизвольно, в тревожно ярких деталях. Прелестная Аннабел в платье в цветочек выходит в залитый солнцем сад, чтобы взять малышку на кормление, и удивляется, почему та так долго не просыпалась и не звала ее. Не обнаружив в саду темно-синей коляски «Сильвер Кросс», Аннабел сперва не позволяет себе предположить, что ребенка похитили; она в отчаянии прокручивает в уме другие возможные объяснения. Может, она уложила ее спать в кроватке наверху или в плетеной колыбельке, что обычно стояла на кухне? Но нет; колыбельку она оставила у свекра со свекровью по их просьбе. Да-да, оставила; Аннабел все еще пытается найти рациональную разгадку случившемуся, убедить себя, что ребенок еще где-то здесь, с ней, в доме, но внутренний голос насмехается над ее упрямым отрицанием очевидного и твердит: смирись, это происходит прямо сейчас, уже произошло, нет твоей девочки, она пропала, пропала, пропала. И крики прорезают тишину красивого сада.
А еще я представила, как в тот же день, но чуть позже, Вита толкала коляску по улице по направлению к доме Аннабел; она широко улыбалась, а когда увидела родителей, не находивших себе места, и угрюмых полицейских, заулыбалась еще шире.
– Энни! – воскликнула она – у нее, естественно, было свое прозвище для Аннабел, как для каждого из нас. – Энни, ну ты же говорила, что надо взять ее на прогулку. Забыла, дорогая? – она повернулась к мужу Аннабел и к полицейским: – Бедняжка страшно устала. Новорожденный – это не шутки.
Но ярость потрясенных родителей и расспросы полицейских наверняка выбили из колеи даже Виту; та не привыкла к любым укорам в свой адрес и, должно быть, пыталась сбивчиво оправдываться и пятиться, немного спотыкаясь. Последовавший переезд и упоминание о «настоящем скандале» свидетельствовали, что даже Ролло не удалось убедить своих друзей простить жену за то, что она сделала. Хотя тот наверняка пытался и, пустив в ход все свое обаяние, напомнил паре, как много значила для них Вита, и с потрясением обнаружил, что даже этого недостаточно, чтобы заслужить прощение.
А позже в тот день, когда полицейские наконец уехали, Аннабел начала привыкать к новой реальности, в которой ребенка у нее забрали, несмотря на то, что девочка вернулась в целости и сохранности. Аннабел больше никогда не испытает той безмятежности, что испытывала в утро дня, когда
