В азиатских странах услугами ростовщиков-процентщиков пользуются охотно и часто, но индусов, занимающихся этим древним ремеслом, ненавидят. И коммерсанту, к тому же носящему английскую фамилию Шоу, лучше бы не бродить по ночным улицам и базарам да еще выставлять напоказ свою малиновую чалму в ярком свете факела, который нес в высоко поднятой руке перед ним мальчик-пуштун из базарных холуев-югурдаков. Одно то, что мусульмане — жители Кабула — почитают всех ростовщиков-индусов безбожниками, могло послужить причиной серьезных неприятностей.
— Ай-яй-яй! Поглядите на язычника, поклонника идолов, — взвизгнула совсем неожиданно и неистово тьма. — Смотрите, он помыкает сыном мусульманина.
Откуда-то посыпался настоящий град камней. Крупная галька больно ударила индуса в плечо.
Толпа призраков с белыми масками-лицами заметалась во мгле средь домов. Призраки размахивали палками и дубинами. Мальчишка пуштун ничуть не оробел. Подняв еще выше факел и скаля зубы, он приготовился полюбоваться интересным зрелищем. Не каждый день видишь, как убивают — проклятие его отцу! — кровопийцу-ростовщика. Призраки полукольцом обступили индуса.
— Смотрите! Он напугался! Он дрожит! — выкрикивал кто-то. — На лице его испарина страха. Его корежит ужас смерти! Бей!
Лицо индуса поблескивало жемчужинами пота. Малиновый тюрбан, сдвинутый камнем, сместился несколько набок и придал господину Шоу залихватский вид ночного гуляки, что вызвало новый взрыв ярости у толпы.
Шоу был, конечно, напуган. Ночная толпа фанатиков кого угодно напугает. Глаза его бегали, метались. Он искал лазейку, но тьма шевелилась громадным зверем с десятками лап и разинутых черных провалов-пастей.
Обидно, страшно умирать в грязи улицы азиатского города. Еще страшнее и обиднее, когда на пути твоих гигантских замыслов разверзлась совершенно глупо и случайно пропасть гибели. Индус даже не знал своих убийц, но понимал, что злой случай схватил его за горло и что он погиб, что его убьют… Как он оплошал, вздумав выйти на улицы беспокойного города без охраны.
Он взмолился. Совсем жалобно, плачущим голосом, с тоскливой надеждой заныл:
— Не трогайте меня! Я вам дам денег! Много денег! Приходите завтра в ряды менял! Каждый получит от меня по десять рупий! Двадцать рупий, серебряных рупий.
Слово «рупии» услышали. Рычание многорукого зверя стихло. Зверь замолчал.
— Деньги? — спросили из глубины толпы. — Деньги твои нам ни к чему. Твои кишки-печенки нам нужны, проклятый идолопоклонник, ференг! Иди-ка сюда! Сейчас вот разорвем тебе грудь, разломаем твои ребра, вырвем у живого твое свинячье сердце!
Зверь в темноте снова зарычал, забурлил, надвинулся.
— Назад! Не сметь! — закричал индус, но прошли те времена, когда крик ференга мог напугать свободолюбивого пуштуна.
— Он еще заносится, проклятый ференг!
И еще камень вылетел из темноты, но Шоу ждал его и увернулся. В руке его чуть блеснула вороненая сталь пистолета. Ревом ответил зверь.
Пронзительно прорезал вой и визг одинокий голос:
— Остановитесь! Придушить всегда успеем. Судить его будем, сейчас судить. По законам джирги, по законам племени. Тут судить.
Радостным воплем толпа приветствовала эти слова. Толпа не торопилась убивать. Толпе тоже нужны зрелища, и мальчишка махал факелом, чтоб было виднее.
— Суд! Суд! Начинайте суд!
— Эй ты, ференг, напяливший чалму на поганую голову… — продолжал пронзительный голос. — Накрутил чалму и вообразил, что я его не узнаю. Ты убийца! Ты приказал связать руки и отправить на виселицу великого вождя Дейляни. Месть! Я зову к мести. Братья, он инглиз, офицер. Наглец, он присвоил себе мусульманское имя Пир Карам. Его солдаты схватили Дейляни и казнили, повесили. Да свершится месть! Убейте его! О вождь наш Дейляни! Подыми голову в могиле, посмотри, как будут убивать твоего подлого убийцу.
— Ты ошибаешься. Клянусь, если я и ференг, то не убивал вашего Дейляни. Остановитесь!
Он понимал, что единственное спасение его в выигрыше времени.
— Врешь! Ты убивал. Ты ворвался в наши Сулеймановы горы. Ты приказывал красным мундирам: «Пли!» — и красные мундиры стреляли в белых от седины стариков, в мальчиков, в женщин. Ты посылал на наши селения с неба железных птиц, швырявших железные яйца с порохом и огнем. Яйца разрывались и разрывали на куски. Ты убийца! Ты оставил в Сулеймановых горах столько вдов и сирот, сколько не насчитать со времен потопа. Ты убийца, и тебе пришел конец!
Пламя плескалось в факеле. Отсветы метались по камням мостовой и слепым растрескавшимся стенам. Свет выхватывал пятна чалм, блестящие жгуты усов, кулаки, сжимавшие булыги, рукоятки длинных ножей, палки.
— Сейчас прикончим тебя!
Шоу метался по все суживающемуся кругу. Глаза Шоу искали, рыскали…
— Кто сказал «прикончим»? Кто тут вздумал судить? — Бесцеремонно раздвинув людей, в светлый круг вошел Сахиб Джеляд в сопровождении своего спутника в тибетской одежде и вооруженного карабином патана, который держал в руке большой фонарь с керосиновой лампой.
— Посвети мне, друг! — распорядился Сахиб Джелял, и сразу же все подались назад и зажмурились от яркого света. Необычайно высокий рост, великолепная осанка, вызывающая преклонение и почет борода, богатые одежды подавляли, вызывали трепет. Толпа все пятилась. Каждый старался спрятаться за спину соседа.
— Смотрите на меня! — не повышая голоса, заговорил Сахиб. — Этот человек — мой гость, и клятвенно заверяю, я не оставлю его в беде. Человек, именующий себя индусским купцом по имени Шоу, — мой гость. Кто тронет моего гостя, пусть побережется.
Тот же пронзительный голос взвизгнул:
— Эй ты, араб, а ты не боишься? Ты один, а нас много!
— Все вы дурачье! Тот, кто тронет пальцем меня и моих гостей, испытает своей шкурой укусы дурры — плети четыреххвостки. А пуштун, которого отстегали по заднице плеткой, какой он там пуштун. Паршивый шакал, а не пуштун. Так слушайте же меня: возьмите цену крови, выкуп — сто пятьдесят рупий — и убирайтесь. Я вижу, большего вы, трусы, не стоите.
— Нет! Рупии его не нужны! Бей!
Снова взметнулись камни и дубины.
— Бегите! — крикнул Сахиб индусу, сорвав с его головы малиновую чалму и швырнув ее в толпу. Ошеломленные неожиданностью, люди шарахнулись назад. Сахиб поднял руки, и вдруг на ярко освещенной мостовой рассыпались блестками монеты. Они прыгали, катились, манили. Люди замерли. И снова Сахиб Джелял швырнул целую горсть золотых, серебряных, медных монет под ноги толпы.
— А-ах! — вырвалось из груди многоликого зверя, и все бросились вперед.
Скрестив руки на груди, Сахиб со снисходительной жалостью взирал на ползающих, барахтающихся, дерущихся кабульцев, стариков и мальчишек, седоусых и юных. Они подбирали деньги, срывая ногти, стараясь выковырнуть монету из щелей в мостовой, громко сопели, ругались. Едва кто-либо поднимался, Сахиб снова вытаскивал из кармана звенящие монеты и снова швырял их на мостовую. Можно было подумать, что в карманах великана вся царская казна. И стыдно сказать: мстительная толпа свободных
