Страсть, властно подчинившая каждую клеточку, лишившая воли и способности мыслить, даже отдаленно не напоминала неловкие встречи первых недель совместной жизни. В то странное, почти нереальное время она чувствовала себя растерянной и смущенной, если не сказать испуганной. Кусала губы, чтобы невольным возгласом не вызвать у мужа отвращение. Ну а сейчас никакой силы воли не хватило бы, чтобы сдержать стоны.
И все же ритмы их движений не совпадали с идеальной точностью. Почему-то ей не удавалось выгнуться в нужный момент, и оттого они двигались не слаженно, а как будто отталкивая друг друга.
Элайджа остановился.
— Нет! — воскликнула Джемма. В ногах нарастал восхитительный, жизнеутверждающий жар — ничего подобного испытывать еще не приходилось, — а потому отчаянно хотелось продлить и усилить переживание. — Пожалуйста, не останавливайся! — Она вздрогнула и снова выгнулась.
— Ты ведешь, Джемма, — хрипло произнес он.
— Что? — не поняла она.
Он ловко закинул ее руки за голову и прижал ладонью.
— Позволь мне, — добавил он сквозь зубы.
Однако даже после того, как он возобновил движение, она не поняла, в чем дело. Восхитительное, сладостное, многообещающее томление нарастало.
Элайджа с силой подался вперед.
Джемма не могла оставаться пассивной и двигалась хаотично, боясь упустить хотя бы мгновение счастья.
Он издал странный звук — нечто среднее между рычанием и смехом, отпустил на свободу руки и приподнялся так, что ее ноги обвили его бедра. Упрямству пришел конец.
— Элайджа! — взмолилась Джемма, оскорбленная безволием собственной позы, но он ничего не слышал, а просто продолжал мерно двигаться, и наконец ей удалось поймать единственно верный ритм и прильнуть в нужный момент.
— Да, — процедил он сквозь зубы и взглянул на нее почти яростно. Мощное движение продолжалось, и Джемма страстно, доверчиво прижималась, постепенно растворяясь в бесконечном пространстве. Огонь в ногах рос, распространялся, захватывал каждую клеточку существа. Теперь она не дрожала, а пылала.
Все это время Элайджа не отрывал глаз от лица любимой. Властный, уверенный, жадный взгляд действовал гипнотически, неумолимо сжимая тугую пружину вожделения.
— Джемма, — тихо, требовательно позвал он. Она обвила руками его шею, прижалась еще крепче и рассыпалась на мелкие кусочки, как рассыпается небо во время грозы. Отныне не существовало одной, цельной Джеммы: прежняя осталась в прошлой жизни, но появилась новая, познавшая высшее блаженство бесконечной любви.
Элайджа поднялся на вершину вместе с ней, испытав одновременно ярость, жар и счастье. Символом победы и обладания прозвучало единственное короткое, емкое слово:
— Моя!
Разве можно к этому что-нибудь добавить?
Глава 20
1 апреля
Утро
Вильерс с ненавистью смотрел на документ, доставленный из конторы Темплтона. В списке числилось восемь имен и восемь адресов. Но почему же восемь? Герцог твердо знал, что детей у него всего шесть. Точнее, даже пять, но платил он за шестерых.
Никаких объяснений к перечню не прилагалось, да и вообще создавалось впечатление, что Темплтон, как крыса, спрятался в глубокую темную нору и вылезать не собирался, а для надежности, скорее всего, прихватил с собой изрядное количество деньжат.
Таким образом, число восемь можно было трактовать двояко: или к настоящему моменту детей действительно стало больше — этот вариант Вильерс категорически отвергал, — или два имени попали в список случайно, по ошибке.
Герцог вздохнул и приказал подать экипаж.
Первый адрес привел в скромный район Степни. Поначалу Вильерс хотел отправить за ребенком лакея, но передумал. Что ни говори, а здесь жил его старший сын. Мысль отозвалась головокружением и даже легкой тошнотой.
Дверь открыла женщина, на первый взгляд показавшаяся набожной. Однако, присмотревшись внимательно, нетрудно было заметить во взгляде характерную остроту. Леопольд сделал вывод, что благочестие пришло на смену земным и значительно более веселым убеждениям.
— Доброе утро, — поздоровался он. — Я — герцог Вильерс. А вы, должно быть, миссис Джоббер?
— Да, сэр. — Появление столь высокопоставленной персоны привело хозяйку в откровенное замешательство. Что ж, немудрено. Во всем королевстве трудно было найти более представительного джентльмена. Сегодня герцог выехал из дома в бледно-розовом бархатном камзоле и вполне мог бы оказать честь даже королевскому двору. Но вместо пышных покоев он стоял на пороге маленького ветхого дома. Да, такова ирония жизни: можно нарядиться в самый дорогой в мире бархат и при этом обнаружить своих детей в жалком, забытом Богом углу.
— Я приехал за сыном, — сообщил Вильерс.
На лице миссис Джоббер отразилась боль.
— Неужели хотите забрать?
Неудивительно, что она успела привязаться к мальчику. Вполне естественно, всякий разумный родитель должен об этом мечтать.
— Если не возражаете, с поклоном подтвердил гость.
Миссис Джоббер отступила, приглашая войти. Оставив лакея на улице, герцог переступил порог и вошел в прохладный полумрак прихожей. В доме пахло свежим тестом и яблоками.
— У нас тихий час, — шепотом предупредила хозяйка.
— Тихий час? — По расчетам герцога, старшему из детей должно было исполниться двенадцать. Разве в этом возрасте спят днем? Может быть, он что-то путает?
Постарайтесь не шуметь, — попросила миссис Джоббер. — Все отдыхают в одной комнате.
— У вас много детей?
— В настоящее время пятеро — четыре девочки и один мальчик. — Она остановилась и, повернувшись, скрестила руки на груди. — Кто-то наговорил обо мне плохого? Не верьте, все это ложь. Я никогда не беру больше пяти детей. У каждого своя кровать, по воскресеньям обязательно ходим в церковь, а передники меняем строго через день. Никаких…
— Ничего подобного, — перебил Вильерс. Вопреки желанию он должен был объяснить свою позицию: — Дело в том, что я решил воспитывать сына в собственном доме.
— В вашем доме?
Герцог постарался скрыть раздражение.
— Да, хочу, чтобы все мои внебрачные дети росли под одной крышей.
— Боже милостивый! — воскликнула миссис Джоббер, хотя вовсе не выглядела испуганной. — Что ж, в таком случае можно не переживать. Я успела полюбить вашего мальчика. — Она открыла дверь в гостиную, обставленную старой, но аккуратной и очень чистой мебелью. — Если соизволите подождать здесь, я сейчас его приведу. Боюсь, правда, что спросонья ребенок может раскапризничаться.
— Я и сам люблю покапризничать, — заметил герцог. — Без семейной черты парень не был бы моим сыном.
